Учитывая все вышесказанное, становится понятным, почему самые активные сторонники стратосферных сульфатных инъекций — либо экономисты, привыкшие рассматривать природу как товарную систему, чья «реальная» стоимость измеряется в долларах, либо физики, которые относятся к ней как к понятной и предсказуемой лабораторной модели. Часто можно услышать такой аргумент, что непреднамеренно спровоцированная нами модификация атмосферы из-за выброса парниковых газов достигла точки невозврата, когда у нас попросту «нет выбора», кроме как начать искусственно «управлять» климатом[113]. Но большинство геологов, зная длинную и сложную историю земной атмосферы, биосферы и климата, с их массовыми вымираниями, великими оледенениями, хрупкими пищевыми цепочками и мощными механизмами обратной связи, считают саму мысль о том, что люди могут «управлять» планетой, чрезвычайно опасным заблуждением. Что заставляет нас думать, что мы сможем контролировать природу в глобальном масштабе, если мы не научились контролировать даже самих себя?

Углеродная угроза — не единственная экологическая проблема нашего времени, но она как нельзя более наглядно подчеркивает непреложный факт, а именно огромную асимметрию между временем, которое требуется для потребления, изменения или уничтожения природных ресурсов и явлений, и временем, необходимым для их восстановления. Я осознала эту суровую истину, глядя на осколки разбитого мною вдребезги турмалинового кристалла, просуществовавшего на Земле 1,5 млрд лет.

И в этом центральная проблема антропоцена. Наступление новой — «человеческой» — эпохи в истории Земли ознаменовалось не осознанием нашей ответственности за судьбу планеты, а как раз наоборот, стало переломным моментом, когда наше бездумное потребительское отношение к ней начало безвозвратно менять ход вещей. Вместо того чтобы говорить о «конце природы», нам бы стоило избавиться от иллюзии, что мы существуем вне нее. Ослепленные собственной силой, мы забыли, что мы — неотъемлемая частица несравнимо более древнего и более могущественного мира, постоянство которого мы принимаем как должное. Наш вид не настолько эволюционно пластичен, как нам хотелось бы верить; мы уязвимы к экономическим потрясениям и социальным волнениям, когда природа — в облике ураганов «Катрина», «Сэнди» или «Харви» — ведет себя не совсем так, как мы ожидали. Воспринимая как катастрофу даже небольшие погодные отклонения, мы пусть непреднамеренно, но запускаем куда более масштабные и менее предсказуемые экологические изменения, чем всё, с чем мы сталкивались до сих пор. Горькая ирония антропоцена заключается в том, что своим безоглядным воздействием на планету мы вынуждаем Природу снова взять власть в свои руки и обеспечить соблюдение своего свода законов — каким образом, мы пока можем только догадываться. Как показывает летопись окаменелостей, новый стабильный режим наступает после порой довольно длительных периодов планетарных биогеохимических потрясений.

Каждый год в феврале на льду озера Виннебаго, крупнейшего внутреннего водоема штата Висконсин, на несколько недель вырастают маленькие поселки, такие как Бригадунс. Виннебаго — это остаток гигантского ледникового озера Ошкош, которое образовалось в конце ледниковой эпохи из талой воды и оставило после себя осадочный слой тяжелой глины, ставший проклятием для местных садоводов. Озеро Виннебаго мелкое и летом часто приобретает тревожно зеленый оттенок из-за стоков с пастбищ и ферм, но пока еще поддерживает жизнеспособную популяцию озерного осетра. Каждую зиму, прежде чем направиться в притоки на нерест, осетры Виннебаго собираются в стаи — и над местами их сборищ на льду появляются временные рыбацкие поселки.

Осетр — крупная рыба: зарегистрированный рекорд по весу составляет почти 110 кг (как писала местная газета, эта рыбина весила больше, чем звездный полузащитник местного футбольного клуба «Грин-Бей Пэкерс»[114]). Эти рыбы живут дольше людей и ведут свою родословную с раннего мела. Ловят осетров не на изящную снасть с крючком и леской в пробуренной во льду лунке, а протыкают острогой-трезубцем в большой прямоугольной проруби. При всей жестокости этот способ добычи по крайней мере представляет собой честный поединок между рыбой и человеком. Рыбаки с острогами много часов и даже дней проводят в темных хижинах-времянках над прорубями, освещенных только потусторонним отблеском солнечного света, проникающего сквозь слой льда и отражающегося от дна озера. Когда мимо проруби проплывает осетр, что случается не так уж часто, рыбаку требуется немалая сноровка и физическая сила, чтобы нанести острогой точный и мощный удар, а затем вытащить из воды сопротивляющуюся сильную рыбину. Некоторые люди проводят в таких осетровых хижинах по 30 сезонов, так и не добыв ни одного осетра, а некоторые рыбы доживают до столетнего возраста, ни разу не попав под удар остроги.

Уже в 1910-е гг. сокращение популяции осетровых в озере Виннебаго и связанных с ним водоемах стало вызывать тревогу у местного населения. Из-за высоких цен на осетровое мясо и икру рыболовы-промысловики добывали максимальное количество рыбы. Зимой 1953 г., когда было выловлено почти 3000 рыбин, общественность осознала, что при таких темпах добычи осетры скоро будут полностью истреблены. Висконсинский департамент природных ресурсов и любители охоты на осетров решили объединить усилия, чтобы взять популяцию под контроль и установить годовые ограничения на вылов[115]. С тех пор во время весеннего нереста местные волонтеры из «Осетрового патруля» охраняют притоки рек, где самки заплывают на мелководье — так, что их спины высовываются из воды, — и откладывают икру на лежащие на дне камни, где ее затем оплодотворяют самцы. Биологи из Департамента природных ресурсов тщательно контролируют зимний лов осетровых. Как только отведенная на год квота исчерпана, сезон ловли закрывается, даже если был открыт всего несколько часов назад (в некоторые годы бывает и такое). Любители осетровой охоты уважительно относятся к этой системе, зная, что ее цель — сохранить полноценную популяцию осетров на будущее. На берегу озера, где начинаются ледяные дороги к временным рыбацким поселкам, устанавливаются весовые станции. Каждая выловленная рыба взвешивается, определяется ее пол и возраст — последний по спинному плавнику, который имеет такие же полосы роста, как годовые кольца у деревьев («Да эта рыбина старше моей прабабушки! А эта родилась на свет еще при президенте Кулидже!»). У станций взвешивания всегда собираются толпы людей всех возрастов, желающих своими глазами увидеть гигантских обитателей параллельного первобытного мира, который существует совсем рядом с нами, но открывается для нас всего на несколько недель каждую зиму.