Я снова принялся насвистывать мелодию, которую услыхал от гребца на гичке.

– Ничего не понимаю, – сказал капитан. – Вы не хуже меня знаете, что в британском регистре не осталось парусных судов.

Я пожал плечами. Ну что ему неймется, подумал я, какая разница? Спасибо, что уцелели. Вся команда, и я в том числе, именно так и восприняли историю с нежданным эскортом.

– Дайте мне выпить, и хватит уже свистеть. К черту эту джигу! – потребовал капитан.

Я рассмеялся и протянул ему стакан.

– А что с ней не так?

– Это «Лиллибуллеро»[32], ей уже лет триста. С чего это вы ее вспомнили?

Я в изумлении смотрел на капитана, смех застрял у меня в горле.

– Не знаю, – ответил я. – Понятия не имею.

Капитан жадно пил, глаза его внимательно следили за мной поверх кромки стакана.

– Где он теперь, ваш хваленый эскорт?

– Справа по носу, – повторил я и вернулся на мостик, чтобы самому убедиться.

Над горизонтом висел громадный красный шар солнца, ночные облака уносились к западу. Вдали проступал английский берег. Но эскорта нигде не было.

Я повернулся к рулевому.

– Куда он делся? – спросил я.

– Простите, сэр?

– Парусник? Что с ним?

Рулевой вздрогнул и удивленно скосился на меня.

– Не видел никакого парусника. Один только эсминец у нас на траверзе. Наверно, поравнялся с нами, пока было темно. Я только с рассветом его заметил.

Я схватил бинокль и оглядел западный горизонт. Рулевому не причудилось: это был эсминец. Он стремительно рассекал воду, вскипавшую перед ним белой пенной стеной. Несколько минут я молча наблюдал за ним, потом опустил бинокль. Рулевой смотрел прямо перед собой. С наступлением утра он как-то странно, неуловимо переменился. Как будто и не он давеча беспечно насвистывал. Передо мной стоял обычный дисциплинированный матрос.

– Причалим в половине десятого. Быстро управились, – заметил я.

– Быстро, сэр.

Вдалеке уже показались черное пятнышко и тонкая струйка дыма. Нас встречали буксиры. На полубаке стоял теперь не я, а Картер. Вся команда разошлась по своим местам, а я был на капитанском мостике – мне предстояло привести судно в порт. За пять минут до того, как к нам подошли буксиры, когда над головами у нас закружили первые чайки, капитан позвал меня к себе.

– Блант, – сказал он, – я тут подумал… Этот капитан, с которым вы говорили ночью на паруснике. Вы сказали, у него на глазу была черная нашлепка. А вы случайно не заметили у него пустой рукав, пришпиленный к груди мундира?..

Я не ответил. Мы молча обменялись взглядами. Пронзительный свисток возвестил, что у борта уже стоит шлюпка лоцмана. Где-то далеко-далеко на него чуть слышным эхом отозвалась боцманская дудка.

Стояло влажное январское утро, часы показывали половину одиннадцатого. Телефонные будки в подземном переходе на площади Пикадилли были пусты – все, кроме одной, в правом углу, с той стороны, откуда отходит Шафтсбери-авеню.

В ней стояла женщина, почти касаясь губами микрофона и зажав в кулаке пенсы. Она нетерпеливо шевельнулась, бросила взгляд через плечо и встряхнула трубку.

– Но я уже три раза повторила номер. Говорю вам, мне нужен Джерард, десять – пятьсот пятьдесят, Дже-рард, десять-пять-пять-ноль. – Прикусив губу, она нервно топнула ногой. – Там должен кто-то быть. Пожалуйста, наберите еще раз.

Он перевернулся в постели и достал сигарету. Зевнул, потянулся, пошарил вокруг себя, нащупывая халат. Потом откинул одеяло, встал и медленно двинулся к туалетному столику.

Провел гребнем по волосам и вгляделся в темные тени под глазами. Рука потянулась к пузырьку с желудочными таблетками. Когда зазвонил телефон, он нахмурился и, даже не думая ответить, побрел в ванную. Из кранов тугой струей забила вода, халат соскользнул на пол.

Он залез в ванну, улегся на спину, прижав к груди большую губку, и стал рассматривать под водой свои бледные ноги – дряблые, цвета шампиньонов. Дым от сигареты колечками уходил под потолок. На маленьком столике у кровати продолжал звонить телефон.

– Да, Джерард, десять – пятьсот пятьдесят. Проверьте еще раз. Наверное, произошла ошибка.

Теперь голос женщины звучал устало, обреченно, почти жалобно. Она подняла глаза и в который раз перечитала правила работы национальной телефонной службы.

Завернувшись в большое теплое полотенце, он закурил очередную сигарету. В окно барабанил дождь. Какой жуткий трезвон доносился из комнаты! Он прошлепал босиком к кровати.

– Алло, в чем дело? Говорите. Я вас не слышу.

Женщина сдвинула шляпку на затылок, ее сумочка, выпав из рук, ударилась об пол, монетки рассыпались.

– Наконец-то! О боже, ну и утро! Ты знаешь, я жду уже почти полчаса. Ты что, спал?

– Допустим, спал. Другого времени для звонков ты, конечно, найти не могла! Чего ты хочешь?

– А как ты думаешь? Неужели ты не понимаешь, чего мне стоило найти предлог выскочить из дома, бежать к телефону под проливным дождем, кое-как одевшись, забыв про все, про мужа и детей, – только чтобы поговорить с тобой. А ты недоволен, что я тебя разбудила, злишься и отчитываешь меня…

– Слушай, – резко оборвал он ее, – если хочешь устроить сцену, иди и устраивай ее кому-нибудь другому, только не мне. Как известно, жизнь слишком коротка, и…

– Ах, ты не понимаешь, что мне приходится переживать из-за тебя! Я несчастна, несчастна. Мы не виделись пять дней, а тебе как будто все равно.

– Дорогая моя, смешно доводить себя до такого состояния. Ты прекрасно знаешь, что я очень занят. У меня не было ни одной свободной секунды.

– Где ты был вчера вечером?

– Работал допоздна, к твоему сведению, а потом пошел спать.

– Почему я должна тебе верить?

Ее голос звучал мрачно и подозрительно. Она представила себе, как он пожимает плечами.

– Черт возьми, если ты в таком настроении – до свидания!

– Нет-нет! Я не то хотела сказать! Не уходи! Я дура.

Она прижалась к трубке, словно это он, он сам, был рядом с ней.

– Дьявольщина! Ты все так усложняешь. Что, по-твоему, я делал?

Последовало молчание.

Женщина стала искать носовой платок, чувствуя, как уголок ее рта медленно пополз вниз.

– А сегодня? Что ты делаешь сегодня? – с отчаянием спросила она.