Поначалу Клер радовалась этому послаблению, щадившему ее нервы, но вскоре оно ее удивило, и она смутно почувствовала себя униженной. Время от времени муж обнимал ее, но ей казалось, что он делает это из вежливости, почти из жалости. Что же случилось? Неужели Альбер перестал желать ее? Может быть, он полюбил другую? Или снова завел роман с мадам Верье? Хотя, скорее, это она возобновила свой роман с ним. Клер не сомневалась ни в ловкости Роланды, ни в ее твердом намерении взять реванш.

А вскоре она стала ощущать, по некоторым безошибочным признакам, постоянное присутствие Роланды в жизни Альбера. Словечки из лексикона Роланды то и дело проскальзывали у патрона, появляясь даже в его сугубо технических монологах. Да и сама Роланда, наносившая Клер частые дружеские визиты, два-три раза намеренно оборвала себя, намекнув, что цитирует речи, которые произносил перед ней Ларрак; Клер могла объяснить это только одним: в тех местах, куда должен был ездить ее муж, его сопровождала Роланда.

– Знаете, Клер, – сказала как-то Роланда, – вам удалось внушить мужу любовь к хорошей живописи. Недавно в музее Гренобля…

Она вдруг осеклась и притворилась сконфуженной. Клер, не желавшая заводить с ней ссору, сделала вид, будто не заметила ни этого внезапного молчания, ни этой сознательной, коварной оговорки, но как только Роланда ушла, позвонила Сибилле и попросила ее прийти. Она была рассержена, ошеломлена тем, что ей открылось, ненавидела Роланду, но твердила себе: «Я сама во всем виновата. Это моя ошибка, моя страшная ошибка».

Сибилла ворвалась к ней, как обычно – нарядная, цветущая и веселая. Клер сразу приступила к главному:

– Сиб, ты всегда была мне хорошей подругой. Поэтому я сейчас и обращаюсь к тебе. Скажи мне правду: Роланда снова стала любовницей моего мужа?

– Какая ерунда, Клер! Я не стану отрицать, что они иногда встречаются, но ведь это вполне естественно. В конце концов, они старые друзья. Однако я убеждена, что, если они и видятся, их встречи вполне невинны.

– Не лги мне, Сибилла! Кто поверит, что мужчина может встречаться с Роландой Верье по дружбе? Зачем ты обращаешься со мной как с ребенком, когда я жду от тебя правды? Не бойся, я не стану устраивать сцены ни тебе, ни Роланде, ни Альберу. Ты видишь, я спокойна. Но только не лги!

– Да я и не лгу тебе, лапочка моя. Постарайся понять, что мы с Роже находимся в очень затруднительном положении. Роланда, конечно, в большой мере вернула себе благосклонность патрона. Это правда, и я просто обязана тебе ее сказать. Но ведь Роланда шлюха, и у нее есть веские причины ненавидеть нас за то, что мы заняли ее место, а я еще вдобавок выдвинула тебя. К счастью, она не злится на нас, потому что очень довольна той жизнью, которую нашла в Польше… или которую создала там для себя. Для нас это большая удача.

– Откуда ты знаешь, что она не злится на вас?

– Знаю, потому что мы с ней объяснились.

– Ах, вот как, значит, и ты видишься с Роландой за моей спиной! И скрываешь от меня ее свидания с Альбером! Может, ты даже приглашаешь их к себе?

– Всего один раз, лапочка. Ну, пожалуйста, не гневайся на меня! Что ты хочешь – такова жизнь. Патрон есть патрон. Если ты отрекаешься, если упускаешь власть из рук – а ты ее упустила, бедняжка моя, отказавшись играть роль любящей жены, – я все-таки обязана ради мужа, ради того, чтобы он сохранил свое место при дворе, быть любезной с фавориткой хозяина. О, поверь мне, я по-прежнему тебя люблю. Я всегда любила тебя, Клер, чего почти не бывает между кузинами, тем более что могла бы позавидовать тебе и твоему браку. Но я не завидовала и люблю тебя по-прежнему, только не требуй от меня, чтобы я пожертвовала ради тебя карьерой Роже, – ты должна понять, что это невозможно.

– Да, я прекрасно тебя поняла, – ответила Клер.

Клер выполнила обещание, данное Сибилле; она не стала устраивать сцен Ларраку, но, когда на следующий вечер он захотел ее обнять, она отстранилась и сказала спокойно и мягко:

– Нет… Не надо, Альбер… Я тебя ни в чем не упрекаю, но не хочу делить тебя с другой.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Ты и сам это знаешь, – ответила она.

Он не настаивал. Через несколько дней они единодушно решили спать в разных комнатах. Слугам объяснили, что этого требует слабое здоровье Клер: она якобы нуждается в отдыхе и не может каждое утро вставать в семь часов утра вместе с супругом, который уходит на завод.

Примерно в это же время, ближе к концу года, ей пришлось пойти на поминальную службу в церковь на левом берегу Сены: хоронили старого служащего завода Ларрака. Преклонив колени, спрятав лицо в ладонях, Клер молилась не столько за него, сколько за упокой души Клода Парана.

«Бедный Клод! – думала она. – Я закрыла перед ним свое сердце, как закрыла его потом для своего мужа и маленького сына… Почему я такая?»

Затем она помолилась за себя: «Господи, сделай так, чтобы когда-нибудь я навсегда освободилась от этой брони гордыни, безразличия и холодности, которые отгородили меня от радостей, доступных самым малым мира сего! Даруй мне счастье быть хорошей супругой и матерью! Сделай меня человечной, простой и наивной!»

Этим утром, вернувшись из церкви домой, Клер зашла прямо в детскую с твердым решением завоевать любовь Альбера-младшего. Ребенок, игравший со своей няней, знакомым и привычным домашним божеством, испугался вида матери, одетой во все черное, и отвернулся.

– Bertie must not be afraid of Mummy, – сказала няня. – Of course, Mrs. Larraque, this is quite an unusual hour… Bertie is not accustomed to see you turn up in the morning. It upsets the child’s routine.[85]

Клер захотела взять малыша на руки, чтобы он поиграл с чернобуркой, обвивавшей ее шею. Но у нее были ледяные руки, а черный зверь со стеклянными глазами навел на него ужас. Он расплакался, раскричался и стал рваться из рук матери к няне. Клер совсем растерялась и поняла, что снова потерпела фиаско.

Клер поделилась своим планом устройства приемов по четвергам со старой баронессой Шуэн, и та дала ей несколько советов.

– У меня есть тридцатилетний опыт таких приемов, – сказала она, – и я расскажу вам, что для этого нужно. Одна-две звезды, не более, но высшего класса. Звезда необходима для того, чтобы привлечь простых смертных. Но звезды плохо переносят конкуренцию. Один великий человек – это монолог; два великих человека – это диалог; десяток великих людей – это десять потерянных друзей. Но что гораздо важнее звезд, так это большое количество зануд, и вот почему: зануда – существо преданное по своей природе и пунктуальное по сути; смысл его жизни состоит в том, чтобы занудствовать так долго и так постоянно, насколько это возможно. Если вы открываете свой салон в пять часов, зануды явятся в четыре часа пятьдесят девять минут и встретят вас у двери. Благодаря им вы никогда не рискуете оказаться в одиночестве или оставить в одиночестве звезду, которой необходима аудитория, и ваш салон всегда будет полон, поскольку хозяйки других салонов, менее опытные, не догадаются похитить у вас ваших драгоценных зануд. Остальное совсем просто: много красивых женщин, чтобы привлекать писателей, политиков и художников; много молодых талантливых людей, чтобы обеспечить себя на будущее; и одна-две старушки вроде меня, чтобы выказать вам благосклонность моего поколения, которое отличается весьма злобным нравом.