Хилли побрызгал водой горящее лицо. Не помогло. В бассейне было полно хлорки или еще какой-то гадости, от нее обожженная на солнце кожа горела еще сильнее.

— Придурок, — прошипел он, думая о Пеме. Он все еще не мог прийти в себя от оскорбления, которому подвергся в машине. И когда Пем перестанет наконец доставать его этой несчастной историей?

Харриет взглянула на него без выражения, явно думая о своем. Волосы у нее прилипли ко лбу, лицо покрывали рваные солнечные блики, от которых глаза ее казались маленькими, а рот перекошенным. Хилли злился и на нее тоже — она-то смеялась над какашкой не меньше других (впрочем, над этой историей потешалась вся школа без исключения), а у Хилли до сих пор от стыда и смущения потели ладони, стоило ему вспомнить об этом.

Она все еще смотрела на него. Хилли зло прищурился.

— Ну, а ты на что уставилась? — спросил он.

Харриет оттолкнулась от борта и демонстративно сделала кувырок назад. Хилли так не умел. Подумаешь! — подумал он презрительно; может она еще предложит ему посидеть под водой и сосчитать до двухсот? Харриет преуспела в задержке дыхания, а у него этот трюк никак не выходил.

Она вынырнула, и он решил сделал вид, что вообще ее не замечает.

— Где ты, бедный мертвый Ровер? — запел он сладким голоском, который она ненавидела. — Песик умер, где же он? Ножка тут, Ножка там.

— Ладно, можешь не ходить со мной завтра. Я сама поймаю эту змею.

— Хвост уехал в Роттердам, — пропел Хилли, глядя вверх, открыв рот и изображая из себя идиота.

— Мне наплевать, пойдешь ты или нет.

— По крайней мере, я не падаю на землю и не воплю, как сопливая девчонка. — Он захлопал ресницами. — Ой, ой! Хилли, спаси меня, Хилли! — в притворном ужасе закричал он таким тонким голосом, что девочки на противоположной стороне бассейна дружно рассмеялись.

В лицо ему ударила струя воды.

Он увернулся, ловко пустил в Харриет широкого «слона» и нырнул, чтобы избежать ответного удара.

— Харриет, а Харриет? — вынырнув, прокричал он издевательским детским голоском. — Давай поиграем в лошадку! Я буду передней частью, а ты будешь самой собой.

Довольный, что ему удалось ее рассердить, Хилли повернулся и изо всех сил погреб на середину бассейна, шлепая по воде руками и ногами. Пять огромных стаканов кока-колы, которые он выпил за день, наполняли его живот приятной прохладой, а концентрация сахара в крови была настолько высока, что в ушах звенела трель.

На середине бассейна он оглянулся, ожидая погони, но вдруг понял, что Харриет рядом нет. Завертевшись на месте, он заметил ее вдалеке — она быстрым шагом уходила в сторону женской раздевалки, оставляя за собой цепочку мокрых следов.

— Харриет, стой! — заорал он и тут же наглотался воды — он совершенно забыл, что находится еще на глубоком месте.

Небо было голубино-серым, вечерний воздух душным, мягким. Обернув плечи полотенцем, Харриет быстро шла по направлению к дому.

Из-за угла с визгом вывернула машина, битком набитая девчонками из класса Алисон. Это были «элитные» девчонки — те, что всегда выигрывали разные призы и побеждали на конкурсах красоты. Их вечно выбирали королевами балов, благотворительных базаров и футбольных матчей. Тоненькая, хрупкая Лиза Левитт, Пэм МакКормик со своим темным конским хвостиком, Джинджер Херберт, это она выиграла последний школьный конкурс красоты, а рядом с ней Сисси Арнольд, вовсе не красавица, но такая же заметная, как и ее подруги. Их лица, сияющие, юные, почти совершенные в своей красоте, с умело наложенным макияжем, с вечными улыбками, промелькнули в полуметре от Харриет. Они были похожи на кукол, которых нарядили в мини-шортики и открытые маечки и посадили в машину. На нее они и не взглянули, и от этого Харриет почему-то стало очень стыдно. То же самое произошло с ее мамой — после смерти Робина их старые друзья, которые раньше каждую неделю приходили в гости к Кливам играть в бридж, почему-то исчезли и больше не появлялись. Когда Шарлот встречала их в церкви по воскресеньям, они с преувеличенной сердечностью жали ей руку и спрашивали, как идут ее дела, но в лицо не смотрели. Впрочем, сама Шарлот вряд ли это замечала.

Харриет шла, глядя под ноги, как вдруг услышала над ухом знакомый булькающий звук. Бедный дурачок Кертис Ратклифф — летом он целыми днями шлялся по улицам Александрии со своим водяным пистолетом, расстреливая кошек, собак и чужие машины, — направлялся к ней через дорогу. Когда он понял, что Харриет его заметила, его широкое монголоидное лицо расплылось в улыбке.

— Хат! — Он замахал толстыми руками так, что все его тело заходило ходуном, а потом запрыгал, грузно приседая на обе ноги. — Холосо? Все холосо?

— Привет, Аллигатор, — сказала Харриет, чтобы немного его посмешить. Довольно долго Кертис всерьез считал, что все вокруг можно описать одним словом — аллигатор.

— Холосо? Хат, все холосо?

Он не успокоится, пока не получит ответа, решила Харриет.

— Да, Кертис, да, у меня все хорошо! — прокричала она. Кертис обожал громкие звуки.

Его улыбка расплылась еще шире.

— Я люблю торт, — сказал он.

— Кертис, ты бы ушел с проезжей части, а?

Кертис застыл и поднес руку ко рту.

— А-ка! У-гу! — Он загукал, как маленький ребенок, потом по-заячьи запрыгал через дорогу, обеими ногами запрыгнул на тротуар и остановился перед ней. — А-га! Ку-ку!

— Теперь ты загораживаешь мне дорогу, — сказала Харриет.

Кертис согнулся пополам от смеха, закрыл лицо руками и взглянул на нее сквозь щель между пальцами.

— Змея кусит, — сказал он.

Харриет вздрогнула и посмотрела на него с подозрением. Из-за своей болезни Кертис неотчетливо выговаривал звуки. Какую фразу он только что произнес? Может быть, Моя пуся? Или Здесь гуси? Или еще какую-нибудь подобную чепуху?

Однако, прежде чем Харриет успела спросить, Кертис вздохнул поглубже и засунул водяной пистолет за широкий ремень новых джинсов. Затем осторожно взял ее руку в две свои липкие мягкие ладони и потряс.

— Кусит, кусит! — воскликнул он радостно, повернулся и бросился обратно через дорогу к дому, оставив Харриет в недоумении стоять на тротуаре. Она пожала плечами и плотнее закуталась в полотенце.

Хотя Харриет не могла знать об этом, но в доме напротив действительно рассуждали о змеях. В небольшой съемной квартирке на втором этаже, принадлежащей Рою Дайлу, пол шевелился под несколькими плетеными корзинами, плотно набитыми ядовитыми змеями: полосатыми гремучниками, тростниковыми змеями, техасскими гремучниками, водяными и медноголовыми щитомордниками, а в отдельной корзине, свернувшись, спала настоящая королевская кобра, доставленная прямиком из Индии.

Рой Дайл владел дюжиной объектов недвижимости, разбросанных по всему штату. Получал он свои дома незатейливым, но действенным способом. Объектом его охоты становились одинокие обеспеченные дамы, которых Рой, надо отдать ему должное, исправно обихаживал: навещал в больницах, домах престарелых, хосписах, да и просто у них дома, держал за руку, читал им Священное Писание, приносил супы в банках и фрукты, а в хорошую погоду даже возил за город. Неудивительно, что в большинстве своем дамы с радостью и совершенно добровольно оставляли свою недвижимую собственность обаятельному и заботливому молодому человеку. Часть средств Рой перечислял на счет Первой баптистской церкви, поэтому совесть его совершенно не мучила. В отношении дома, принадлежащего ранее покойной мисс Анни-Мэри Алфорд, Дайл испытывал двойственное чувство. Мисс Анни-Мэри злодейски обманула его ожидания, умудрившись каким-то образом не подписать дарственную на дом и запутать его в сети, расставленной адвокатом, которого она для чего-то наняла. Узнав после ее смерти об эдаком коварстве, Дайл был готов собственноручно прибить зловредную старуху еще раз, если бы она каким-то чудом ожила. Но, с другой стороны, он уже настолько сроднился с домом и так его полюбил, что ему не оставалось ничего другого, как выложить за него собственные денежки. Конечно, после покупки дом подвергся полной переделке. Все дурацкие кусты сирени были срублены, клумбы роз около дома превращены в бетонные площадки, Дайл прорубил еще один вход и стал сдавать два этажа дома разным, соответствующим его денежным и прочим запросам, клиентам. Первый этаж он сдал двум опрятным, чистеньким мормонским проповедникам — кроме их дурацкого учения, в них не было ничего плохого: они не пили, не курили и почти не готовили дома. Впрочем, и в учении их ничего дурного не было, просто оно не произвело впечатления на жителей Александрии — за десять лет обитания в городе мормонам не удалось обратить в истинную веру ни одного местного жителя. Но они не теряли надежды и продолжали снимать свою квартирку к взаимному удовольствию сторон.