Дубненский синхрофазотрон был выдающимся инженерным достижением, внушительной демонстрацией возможностей науки и техники. Электромагнит массой 36 тысяч тонн до сих пор остается самым большим магнитом на Земле. Великий Бор приезжал в Советский Союз. Он был в Дубне. Ему показали синхрофазотрон. Бор сделал заявление для прессы, что восхищен смелостью инженерной мысли советских ученых. Что касается Нобелевской премии, то Векслер мог получить ее за автофазировку. Он дважды номинировался, и оба раза с Макмилланом, и оба раза не получил. Камнем преткновения стало экспериментальное подтверждение, практическая реализация идеи. Американская сторона соответствующие материалы представила, а в Советском Союзе все связанное с синхротроном было засекречено. Одному Макмиллану Нобелевскую премию присуждать не стали. Свою премию он получил вскоре по химии, вместе с соотечественником Гленом Сиборгом, за открытия сверхтяжелых элементов нептуния и плутония. Косвенно, впрочем, и за автофазировку тоже. А дважды за один и тот же результат Нобелевскую премию не дают.

Два автора одного открытия встретились в Америке в 1963 году, когда Векслер вместе с Макмилланом был удостоен премии «Атом для мира». В том же году Макмиллан приехал в Дубну на конференцию по ускорительной технике.

В начале 60-х годов XX века первые советские синхротроны наконец рассекретили. Но история с автофазировкой на этом не закончилась. Неожиданно выяснилось, что Векслер был не первым. До него явление автофазировки предсказал Лео Сцилард, участник Американского атомного проекта. В 1934 году, за десять лет до Векслера, он подал заявку на патент с описанием ускорителя, известного сейчас как синхротрон, и явления фазовой устойчивости пучка в ускорителе, известного сейчас как принцип автофазировки. Однако подробное описание в патентное бюро так и не подал, и заявка была объявлена несостоявшейся. В научных журналах Сцилард также ничего не опубликовал, и его открытие, опередившее время, не повлияло на развитие науки. Он никогда не претендовал на приоритет открытия принципа автофазировки. Описание синхротрона и явления фазовой стабильности было обнаружено в его архиве среди других бумаг в начале 70-х годов, при подготовке к публикации его научного наследия.

«Что такое я сам? Что я сделал? Я собрал и использовал все, что я видел, слышал, наблюдал. Мои произведения вскормлены тысячами различных индивидов, невеждами и мудрецами: детство, зрелый возраст, старость — все принесло мне свои мысли, свои способности, свои надежды, свою манеру жить; я часто снимал жатву, посеянную другими, мой труд — труд коллективного существа, и носит он имя Гёте»[164], — писал о себе Гёте, который был не только великим художником, но и выдающимся естествоиспытателем.

Если просмотреть учебники физики, по которым учились и учатся в школах сейчас, то можно увидеть, что там почти ничего не говорится о том, как были открыты законы природы, какие трудности стояли перед исследователями. В учебниках нам дается стройная установившаяся картина физики. Но такая она очень далека от действительной.

По сути дела, каждое открытие в физике есть лишь последнее звено в длинной цепи поисков многих известных и безымянных исследователей. Так было с законом тяготения, так было с законом электромагнитной индукции и с большинством других великих и не очень законов физики. Гениальные открытия Фарадея были во многом стимулированы и подготовлены работами Эрстеда. А работы самого Эрстеда опирались на открытия многих ученых в области электричества. Идея атомного ядра Резерфорда тоже имела своих предшественников. Д. Стоней выдвинул ее как одну из вероятных схем строения атома, а до Стонея ее предлагал японский физик Нагаока и другие ученые. И таких примеров в истории физики не счесть.

Много воды утекло с тех пор, когда открытия делались гениальными одиночками… Общепризнанна коллективность современной науки. Тишине уединенного кабинета ученого недалекого прошлого противопоставлены современные научные лаборатории. С новой силой зазвучало брошенное 150 лет назад Виктором Гюго крылатое: «Искусство — это я, наука — это мы». Ученый стал государственным служащим, выполняющим заказы.

Поэтому в наше время споры о приоритете становятся все более редкими. Приоритет устанавливается достаточно точно датой поступление статьи в журнал, авторским свидетельством, патентом.

И все же эта тема в науке осталась. В наши дни научные достижения приносят немалое признание. Конечно, для разных ученых роль тех или иных стимулов различна. Есть те, кто работает ради денег, власти и общественного положения. И все же подлинными учеными редко движут только подобные мотивы. Ученый испытывает глубокое удовлетворение от самого факта открытия.

Важен ли вопрос о приоритете? Стоит ли о нем спорить? Познание природы объективно и неизбежно. Если сегодня ученый не установил некую закономерность в явлениях окружающего мира, то завтра ее установит другой. Познание — дело общечеловеческое, и поэтому, казалось бы, не важно, кем именно сделано открытие. Но если говорить о науке как о творчестве, то приоритет важен. Ни одно крупное научное открытие не падает с неба. До Эйнштейна к идеям теории относительности приближались Лоренц и Пуанкаре. Но автором открытия следует считать того, кто полностью его сформулировал, понял его смысл и значение и сделал из него нужные выводы.

И еще. Знание признается не тогда, когда было открыто, а тогда, когда об этом было оповещено научное сообщество. Именно поэтому все научное сообщество ныне так озабочено публикациями — ты можешь быть ученым-гением, но, если ты не публикуешь свои работы, ты — никто. Лорд Кавендиш сделал много открытий, опередивших свое время; он открыл закон Кулона раньше самого Кулона, однако он работал ради своего удовольствия — в стол, а потому закон был назван именем того, кто первым оповестил о нем научное сообщество. Польский физик Мариан Смолуховский пришел к тем же результатам в исследовании броуновского движения, что и Эйнштейн. И даже на несколько лет ранее Эйнштейна, но не пытался их опубликовать. Можно быть патриотом и утверждать, что радио открыл Попов, только вот научное сообщество узнало о радио от Маркони.

Установленный приоритет — не истина в последней инстанции, не конечный и высший вердикт на все времена. С развитием знаний, выявлением новых материалов и фактов вопрос о приоритете может либо уточняться и корректироваться, либо получить новую трактовку и наполнение. Лишь время расставляет все по местам.

Галилей был блестящий музыкант. Этот талант он унаследовал от отца Винченцо, который был известным музыковедом, но, чтобы содержать семерых детей, был вынужден не только давать уроки музыки, но и заниматься торговлей сукном.

Все новое, что Галилей обнаруживал по ночам, глядя в зрительную трубу, днем ложилось на страницы, тут же относимые издателю. В результате вышла небольшая книжка «Sidereus Nuncius», что можно перевести как «Звездный вестник», с посвящением великому герцогу Тосканскому Козимо II. «Звездный вестник» вызвал немало шума. Одни книжку бурно одобряли (среди них был и сам Кеплер), другие говорили, что «Звездный вестник», как и вся деятельность Галилея, дышит ересью. Наконец в феврале 1615 года инквизиция получила формальный донос. Было начато дело, разбиравшееся закрытым порядком в течение года. Галилею, заручившемуся поддержкой герцога Козимо и влиятельных кардиналов, сделали в Риме секретное внушение, запретив проповедовать учение Коперника в какой-либо форме. И вот здесь Галилей сделал блестящий ход. Обратившись к одному из самых фанатичных инквизиторов — кардиналу Беллармино, бывшему в свое время инициатором казни Джордано Бруно, — он заявил, что по Италии распространяются слухи о секретном приговоре и наказаниях, которым на самом деле его не подвергали. Слухи ложные, порочащие его — и он просит защиты. И Роберто Беллармино собственноручно начертал бумагу, в которой утверждалось, что никаким наказаниям Галилей не подвергался — ему лишь объявлено, что учение Коперника ложно и защищать его нельзя.