– Убирайся.

– Что? – шокированно переспросил он. – Мы можем это обсудить? Знаю, я облажался, но клянусь, я не хотел…

– Ты послужил своей цели, – холодно сказала Индиго. – А теперь убирайся. Тебе не понравится, что случится, если задержишься.

Лирик бросился к своим ботинкам. Миг он ещё был здесь, а в следующий уже скрылся. Индиго стояла передо мной, обнажённая, залитая светом свечей.

– Я знаю, что тебе больно, но так должно было случиться. Разве не видишь? Иной Мир всё это время испытывал нас, Лазурь, – сказала она. – Он никогда не желал лишь тебя, потому что есть только мы. Я знала, ты не поверишь мне, потому нужно было тебе доказать.

Соскользнув с постели, она подошла ко мне. Она пахла им, щепками и потом. Очертания комнаты размывались.

– Теперь понимаешь? – спросила Индиго. Её голос казался далёким, натянутым, словно преодолевал огромное расстояние, чтобы достичь меня.

На другой стороне комнаты металлические нимфы и седые сатиры танцевали по зеркалу Индиго. Я посмотрела в него и увидела освещённое лицо, улыбающееся в надежде. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать – отражение было не моим, а её.

Глава двадцать вторая

Жених

Я замер, сидя на корточках у запылённой кровати Индиго.

«Ах, Кошачья Шкурка. Почему же ты до сих пор не мертва?»

Слово «мертва» не столько висело в воздухе, сколько расцарапывало его когтями. Но смерть, которую я оплакивал, была не смертью Лазури. Я оплакивал свою мечту, потому что в тот миг каким-то далёким уголком своего сердца осознал, что, если и есть заклинание, которое надлежит разрушить, – это чары, наложенные на меня самого. Я женился на существе, созданном из цветов; на иллюзии в форме женщины. Но мои глаза должны открыться.

В сказках всегда есть своеобразная дистанция. Они очищены от срочности, омыты от истинного ужаса, даже когда слова окунуты в кровь. Любовь представляется перед нами шире, чем горизонт, и настолько же недосягаемой. Но пока я считал свои вдохи, прячась под кроватью, граница страницы поднялась, и я в полной мере ощутил, как себя чувствовала дева в логове жениха-разбойника. Как она прикусывала язык, чтобы не закричать, когда поняла, что может уже не сбежать из дома живой.

Босые ступни Индиго были уже в десяти шагах от меня, по-прежнему направленные к зеркалу. Она всегда двигалась грациозно, но сейчас, когда она покидала комнату, её ноги издавали сосущие, шлёпающие звуки морского чудовища. Я подумал, что такие звуки производила Мелюзина, когда сворачивала свой чешуйчатый хвост в ванной.

Прошли минуты, когда я наконец поднялся. Вернул сосуд с зубом и кассету в их тайники. Голубая краска покрывала мои ладони, как растекающийся яд – я не понимал, откуда она взялась. Тщетно я отирал пыль с рубашки и брюк. Я думал, руки у меня будут дрожать, но они были неподвижны, и сила, вытолкнувшая моё тело в дверь, мне не принадлежала.

На полпути по лестнице я услышал голоса поднимавшихся врача и медсестры, гул, который предшествует чрезвычайной ситуации. Я слышал Индиго где-то на нижних этажах дома – её слова были неразборчивыми, удаляющимися. Наверное, она пошла искать помощи. Я остался один в коридоре, и дверь в комнату Ипполиты была чуть приоткрыта.

Ипполита внутри казалась погребённой в своих шелках и украшениях из переплетённых человеческих волос. Светящиеся проводки пересекали её тело. Её дыхание было неглубоким, одна рука сжимала кислородную маску, крепившуюся к носу.

Женщина дёрнулась, когда я закрыл дверь. Взгляд невидящих глаз блуждал во тьме. От пота её кожа поблёскивала, и в воздухе пахло затхлостью и кисловатыми человеческими нечистотами.

– Кто здесь? – спросила она, напрягая шею, садясь.

– Кто такая Кошачья Шкурка? – спросил я, приближаясь к её постели.

Издалека, за границами комнаты, голоса становились всё громче. Я осознавал каждую ускользающую из рук секунду. Ипполита чуть улыбнулась, облизнула губы.

– Я же тебе говорила! – Она снова обращалась к воздуху. – Говорила, что он будет искать! – Она подняла свой хрупкий кулак, утыканный иголками, и стукнула себя в грудь. – Я чувствую рваные края того места, где жила тайна, но оно устало от меня и ушло… жестоко, не находишь? Ты нашёл его? Нашёл то, что я потеряла?

– Пожалуйста… – Я изо всех сил старался, чтобы мой голос звучал ровно. – Кто такая Кошачья Шкурка?

Я чувствовал ответ, частицы которого собирались в дымку, которую я больше не мог игнорировать. Чары, наложенные на меня Индиго, начинали трескаться. Но крохотная, последняя часть меня всё ещё желала – или испытывала необходимость – верить, что всё это было просто неким недопониманием.

– Так Индиго звала Лазурь, – срывающимся голосом ответила Ипполита. – Индиго бывает так жестока… но ты ведь уже знаешь сам, не так ли? – Она пропела: – Я видела, но не должна была видеть. А ты должен увидеть, но не можешь.

В тот миг, когда было произнесено имя Лазури, Дом превратился в руку, залез ко мне в череп и размешал мои воспоминания синим пальцем. Глубоко внутри, тесно сжатый, похожий на бутон, жил образ, которому отчаянно не хватало света. И сейчас он расцветал.

Мне девять. Я стою на коленях в саду возле родительского дома, а рядом – пластиковый пакет. Сейчас весна, и я чувствую сладковатый запах цветущих брэдфордских груш у нас на заднем дворе. Я расцарапываю ногтями грунт, и мои пальцы смыкаются вокруг пары кроссовок и книги, которые я здесь закопал. Сокровища, которые, как я думал, вырастут в атлета и сказочника – в группу друзей, с которыми мы с братом будем играть. Я сунул всё, кроме свистка, в пакет и перешёл улицу, где выбросил свои сокровища в соседскую мусорку. А потом ушёл не оборачиваясь.

Слишком часто истина памяти живёт не в разуме, но в сердце, в той тайной священной организации, что составляет нашу личность. Но этого хрупкого места тяжело достичь, и касаясь его, я чувствую, что ранен.

Образ был правдив, хотя края его были рваными, едва обозначенными. Я не мог составить воедино то, что уже знал. Но чем бы это ни было – его у меня забрали.

Дом снова замолчал. Ему было безразлично, что моё сердце разбито. Мы заключили сделку, и мне ещё только предстояло исполнить свою часть этой сделки.

– Куда ушла Лазурь? – спросил я. – Когда она в последний раз была в Доме?

– Ах, дитя. Кто говорил, что она ушла?

Я слышал ножи в голосе Индиго. Представлял, как она опускается на колени в грязь, раскапывает грунт и червей над телом, чью форму я не узнал. Комната