Фермор знал, что турки, будучи мусульманами, почитают свиней за существа нечестивые и относятся к ним с нетерпимостью и презрением. Но он никак не думал, что страх оказаться оскверненным соприкосновением с животным может оказаться столь ярко выраженным, словно то была не безобидная хрюшка, а исчадие ада, несущее с собой смерть. Они неожиданно повернули своих коней и поскакали в разные стороны, лишь бы оказаться подальше от мечущейся по полю свиньи. Проскакав с сотню саженей, они повернули круто налево, обогнули русские порядки возле начинавшейся чуть дальше балки, спустились вниз, пропав на некоторое время из виду, потом выскочили с противоположной стороны и понеслись в сторону холма, где расположился граф Миних со всем своим штабом. Был то хорошо продуманный маневр или случайность, никто ответить на этот вопрос не мог, да и не было времени высказывать какие-то предположения, когда прямо на них с пиками наперевес, а иные с обнаженными кривыми саблями мчались две сотни турок в цветастых тюрбанах на головах с диким визгом и посвистом.

Все выхватили из ножен шпаги, и Фермор в том числе, пытаясь организовать защиту, не ожидая команды главнокомандующего. Но Миних, словно застыв в седле, оставался неподвижен и лишь внимательно смотрел, как турки, горяча коней, преодолевают заросли кустарника, отрезая им путь к своим.

Трудно сказать, чем бы все закончилось… Возможно, их не стали бы убивать, а попросту взяли в плен в ожидании выкупа, но в тот раз удача им улыбнулась.

Неожиданно из-за растущего поблизости леска, опоясавшего злосчастный холм, выскочили несколько всадников в блестящих кирасах и стальных касках с желтыми султанами поверх. Они с ходу осадили коней, пытаясь сориентироваться в происходящем, что вызвало замешательство уже начавших взбираться на холм турок. Следом за первой группой выезжали другие кирасиры на рыжих, подобранных по мастям конях. То был эскадрон русской тяжелой кавалерии, сформированный незадолго до похода самим Минихом. Они шли чуть в стороне от пехоты и, видимо, услыхав выстрелы, поскакали к месту завязавшегося боя.

Кирасиры, разгоряченные скачкой, не дожидаясь команды, кинулись наперерез турецким всадникам, и те, понимая нависшую над ними опасность, резко повернули назад, пытаясь укрыться в спасительной балке. Первым из них удалось проскочить буквально под носом у навалившихся сзади кирасир и скатиться в низинку, но скакавшие сзади были настигнуты и изрублены тяжелыми палашами, а оставшиеся в живых побросали оружие на землю и, сложив руки на груди крест-накрест, выразили желание сдаться без боя.

Фермор бросил взгляд на Миниха, который все так же неподвижно восседал на своем жеребце, нетерпеливо переступавшем с ноги на ногу, готовом по первому сигналу хозяина пуститься вскачь. Лицо главнокомандующего выражало полную бесстрастность, словно он играл в шахматы с равным по силам противником и не спеша обдумывал очередной ход, будучи в полной уверенности своего выигрыша.

«Не зря про него говорят, – вспомнились Вилли Фермору чьи-то сказанные в его присутствии слова, – что природа забыла наделить графа чувством страха».

В это время к Миниху подвели возглавлявшего конный отряд турка в расшитом серебряными нитями халате и белой чалме, украшенной невидным издали знаком отличия. Он нехотя подал графу свою саблю и, отступив назад, слегка поклонился. Миних равнодушно принял оружие и велел отвести турка к другим пленным и проследить, чтобы у них отобрали оружие, отправить под конвоем в свой лагерь, находящийся возле Бендер. Потом, повертев саблю в руках и не зная, что с ней делать, он неожиданно подъехал к Фермору и протянул ему со словами:

– Я знаю, что это ваше первое, пусть небольшое, но сражение. Я наблюдал за вами и видел, что вы вели себя бесстрашно. Надеюсь, из вас выйдет хороший офицер и вы продолжите наше дело. Поэтому вручаю вам эту саблю на память и прошу хранить ее как первый в вашей жизни боевой трофей.

Сабельные ножны были в нескольких местах украшены серебряными накладками и небольшими темно-коричневыми камнями, название которых Фермор не знал. Дождь густо поливал истоптанную копытами коней землю, образовывая небольшие лужицы. Все это скрашивало торжественность момента, делало его будничным и обыденным. Но Фермор, приняв из рук графа свой первый трофей, был благодарен дождю, от которого он прикрывал лицо полями треугольной шляпы. Поэтому остальные офицеры и сам Миних не увидели выражение страха, явно обозначившееся во время турецкой атаки. Но все обошлось, и граф даже отметил специально его или по щедрости души, но все страхи остались позади, и жизнь продолжалась.

5

…И вот сейчас настал один из самых трудных моментов в жизни генерал-аншефа Вилли Вильмовича Фермора. Ему предстояло встретиться в генеральном сражении с одним из самых блестящих полководцев Европы последних лет – Фридрихом II. И, чего греха таить, Фермор преклонялся перед его гением и присоединялся к числу тех, кто в глаза или тайно, как он сам, называли того Великим. Король славился умением напасть на противника там, где его ждали меньше всего. Он выходил победителем из безвыходных, казалось бы, положений, где другие полководцы или отступали, или сдавались на милость победителя, не ожидая полного и окончательного поражения.

«Кто я и кто он? – в который раз спрашивал Фермор сам себя. – Ему удача сопутствует во всем, стоит лишь захотеть, а мне Бог не дал подобного дара, и все приходится добывать путем долгих расчетов и с надеждой на превосходство сил».

Если тогда, в Бессарабии, оказавшись рядом с хладнокровным Минихом, он сумел сдержать сковавший его страх, поскольку был уверен, что граф все предвидит наперед, то сейчас он единолично должен решить, как и где начать сражение.

У него не было твердой уверенности, что именно сам король придет на выручку осажденному Кюстрину. Но, зная характер прусского монарха и положение, в котором он оказался после занятия русскими войсками Восточной Пруссии, он вряд ли кому доверит руководство генеральным сражением, от которого зависела его личная судьба. Непонятно было, каким образом он вообще допустил вторжение русской армии этой зимой. Но и тому были свои причины – французы и австрийцы угрожали ему окружением, после чего могла последовать полная капитуляция прусской армии и сдача в плен главнокомандующего или, в крайнем случае, изгнание за пределы родной страны.

Фермор вспомнил рассказ пастора, поставленного им в качестве главного армейского священника, о том, что будто бы в молодости отец сослал Фридриха именно в город Кюстрин, где он провел под охраной верных королю людей несколько лет. Теперь, будучи королем, Фридрих наверняка захочет показать горожанам свою силу и мощь армии, придя им на выручку. Потому следует ждать, что встреча с ним состоится неизбежно в ближайшие дни.

Утром к нему явились один за другим казачьи лазутчики, переправившиеся под покровом ночи вплавь через Одер с сообщениями, что ими замечено активное перемещение прусской армии ближе к реке. Подкрасться к ним вплотную мешали посты, выставленные предусмотрительными пруссаками, но издали было видно, как к неприятелю подходят войска с запада, судя по всему, преодолевшие немалое расстояние, и солдаты от усталости валятся, не разбивая палаток, прямо на землю. Поскольку казачьи дозоры находились в разных местах, то каждый наблюдал свой участок, и подсчитать общее количество прибывших войск было невозможно.