было нам вестно,

а премудрых людей вопрошати не безместно.

И сие писанейце послал к тебе с твоим любителем,

с таковым же зелным рачителем.

Ему же звание <имярек>.

О слабом обычае человечестем

Сие писание хощет быти учително,

слабому же обычаю и нраву возразително,

некоему мужу в православии живущу...

и паки добродетелну и дружелюбну мужу,

чтоб ему побежати насилованную свою нужу,

и отставати бы ему от слабого своего обычая и нрава,

и получити б ему от вечныя муки избава, —

от некоего многогрешна монаха,

желающа всегда божественнаго страха;

аще и двоестрочием или речи сугубством строк слагает,

но обаче от того же божественнаго собирает.

Понудил еси мене сие писание к тебе написати,

чтоб тебе от того своего слабого обычая и нрава отстати

и прибегнути бы тебе к самаго вышняго деснице,

и помощи бы тебе безсмертной твоей царице.

И мы не вемы, како ум и мысли собрати,

иже бы к тебе твердо и полезно что написати,

и чтобы тебе на памяти своей держати,

а себе тебе от того нрава и обычая удержати.

Понеже человек обычаем своим бывает тверд и слаб,

яко же убо разумный и неразумный раб;

таковое убо умное то действо прирожением случается,

понеже некогда во время подобно и неподобно младенец во чреве зачинается.[202]

Потому тако разны умы и обычаи во человецех бывают,

а друг друга крепостию и смыслом не спевают,

яко же святыя книги о том сказуют,

да и врачебная художества[203] такоже указуют.

И не у время о том много повествовати,

того ради подобает зде конец тому дати, —

да не проведется слово в долготу.

Добро убо есть, кто соблюдает душевную и телесную чистоту.

От таковаго бо плод добр всегда возрастает

и рожден красно и разумно бывает.

Инии же мнози чада духом породиша

и в горний Иеросалим вселиша,

яко же мнози святии себе тако сотвориша

и сего ради племя в Сионе и сродники в Иеросалиме себе учиниша.

Такова убо есть душевная и телесная чистота,

ей же не привмещается никоторая земная красота;

тем же, кто в нечистоте и в неподобное время зачинается,

таковый не всяк образом и разумом лепо произношается.

Той же, кто брака не имеет,

Илии пророка образ на себе имеет[204]

и в блуде, и в скверне пребывает,

таковый наипаче сам душу свою погубляет.

Начнем же паки настоящее сие речение

и свое к богу неисправление.

Что же убо глаголет вселенней учитель,

аще убо и преже был на церков божию гонитель? —

Ныне же аки велегласная труба во святилищи господни вопиет

и всех нас во царьство небесное зовет;

звание жь его в толковании нарицается «советник»,

яви бо ся всея вселенныя проповедник[205].

Глаголет же и велеречьствует своими усты сице,

святая бо его и непорочная душа ныне в самой божии десницы;

что же убо в речении своем наводит

и всех нас ко спасенному пути приводит:

«Како убо, инем проповедав, сам неключим буду?

Аз же убо, недостойный, творя грехи, како инем учител буду?

Сам убо себе никогда не имею научити,

чтоб ми нелепых дел не творити

и творцу своему и богу угодити»[206].

Како бы толик велик таковое речение на ся принесе,

иже языком своим вселенную всю обнесе?!

Мы же, худии комари и гади, чему пригодни будем,

аще добрых дел сами творити не будем?

Како инем людем образ дадим,

а сами о добрых делех никогда не бдим?

И како о своей совести премолчим? —

всегда бо неподобная дела творим.

И паки благовестник вопиет[207],

иже бо всех нас в царство божие зовет.

Что же убо будет сицево его речение? —

Назнаменует бо самое совершенное учение.

Глаголет бо, их же начат Иисус творити же и учити,

того ради подобает не всем нам учителем быти,

но токмо в разуме и во уме быти совершенным

и самими душею и телом очищенным.

Паки Христос мой и бог глаголет,

от него жь сотона со всеми силами своими стонет;

глаголет же господь, иже сотворит и научит,

и тем словом всем нам претит.

Сей велий наречется во царьствии небеснем,

той же, окаянний, в житии сем прелестней.

Аще кто токмо научит, а не сотворит[208],

таковый милости божия не получит;

змий и в царствии небеснем наречется,

сии речь к вечному мучению отслется.

И тако же некто премудр пишет,

яко некоторым драгим бисером нижет:

все бо истязани будем, еже всех спасати;

и тем учит нас и повелевает нам преже всякому себе учити[209],

како о том святое благовестив сказует

и всех нас таковым глаголанием наказует.

Аз же убо, недостойный, ни того, ни сего не имею,

токмо неподобная дела творити умею.

И паки благовестник же Христовыми усты глаголет,

якоже некто перстом во око колет

сице: «врачю, исцелися сам».[210]

Сие речет к неисправленным нам.

Како кто сам неисправлен инех может учити,

себе же паки не может никогда обучити?

Подобает бо преже своих уврачевати,

потом же о чюжих прележати.

Како убо аз, грешный, сам — многострастен

и яко убо человек — добру и злу самовластен:

захощет — добро или зло творит,

того ради душа его в рай или в муку варит;

и паки сам себе человек друг и враг бывает,

того ради отраду или место мучения приимает.

И уподоблюся кладезю скверну и нечисту

и отпадшему от древа во осеннее время листу,

понеже пуст и обнажен есмь добрых дел,

и прехожду уставленный ми от Христа, бога моего, предел.

Всегда же свою волю и хотение творю во всем,

и не оправдаюсь пред ним, творцем