«эконом» от всего этого лакшери. Там где лакшери — там и приватность. Но камер нет, потому что курорт, горячие источники и камеры тут были бы явным нарушением этой самой приватности. Что очень радует. Терпеть не могу все эти камеры и дотошность японцев в деле обеспечения тайны частной жизни реализуется здесь по полной. Это частная территория, да, половина горы вместе с лесным массивом и горячими источниками — принадлежит какой-то семье. Глава семьи умер … заболел. К моменту его смерти наследник и единственный сын Есиока — давно и прочно являлся одним из ведущих членов «Общества Высшей Истины» и даже проповедовал пастве, наравне с епископами и кардиналами. Вот так эта сказочная недвижимость и попала в руки сектантам — на бумаге все еще принадлежит наследнику, а фактически доходы от эксплуатации имеет Зрячий и его последователи. Удобное местечко… есть отдельная, огороженная зона «для своих» и общий курорт… свободных мест нет, все расписано и забронировано на полгода вперед.

— Из чистого любопытства — поясняет Хироши: — мне это не так интересно, как тебе, но свет истины…

— Там все равно ничего не видно — говорю я, изучая здание за забором. На схеме обозначено как «Цитадель Зрячего». Большое здание, не то что наши маленькие домики. Снаружи охраны не видно. Оно и понятно, сам курорт стоит на отшибе, сюда дорога — горный серпантин, кто едет — издалека видно. На самом курорте — все свои… и немного школьников. Группу захвата не спрячешь. На дороге стоит шлагбаум и сонный охранник с бейджиком, никакого оружия.

В то же время уверен, что внутри домика люкс, «Цитадели Зрячего» — наверняка есть охрана посерьезней. С оружием. Еще раз кидаю взгляд на здание. Здание необычно, оно из кирпича, остальные строения, как и положено на курорте — типичные летние японские домики, деревянные каркасы, едва ли не рисовая бумага перегородок… если волк наберет воздуха в грудь, то сдует их всех к черту. И только предусмотрительный и осторожный Наф-Наф сидит в крепости из настоящего кирпича и наверняка поет «мне не страшен серый волк, страшный волк…». Что же… спи спокойно, Зрячий, in the jungle, the mighty jungle — the lion sleeps tonight… львы спят сегодня. Могу ли я переодеться в темную свободную одежду и перемахнуть через забор — невидимой тенью, скрадывая свои движения? Конечно. Зная план помещения и где именно находится Зрячий — могу ли я придушить его подушкой во сне… сонная асфиксия, переволновался… с кем не бывает. А вот чего я не могу — так это избежать подозрений. Потому что за каждым моим движением следит Главное Управление Полиции в лице самого талантливого ее следователя. И уж она не упустит ничего… в голове сразу возникает «гениальная идея» — а давай и ее убьем, советует Темный, а что? Мешает — мешает. Раз и не мешает. Если все хорошо продумать…

Ну нет, думаю я, вот так черту и переходят, сперва тех, кто реально «bad guys», потом тех, кто мешает разобраться с этими самыми «badguys», а потом вообще всех, кто не по нраву. Не, следователь по особо важным делам, Макото Сираи виновата только в том, что слишком умная и не более.

— Отдай бинокль! Все равно не смотришь! — пыхтит Хироши, отнимая у меня бинокль: — подвинься, ну!

— Для человека, воспитанного в религиозной семье, ты весьма нетерпелив — отвечаю я, складывая руки перед собой. Теплый вечер, лесной массив вокруг, горячие источники… доносящийся издалека звонкий девичий смех, черепичная крыша, нагретая солнцем за день, товарищ по подглядыванию за голыми девчатами сопит рядом, что-то высматривая в бинокль. Ну разве я не обычный школьник во время поездки за город? Вот так и буду продолжать… у меня еще полгода есть как минимум. А еще мне теперь надо к экзаменам готовится, а то в институт не примут… все-таки карьера в якудза это не то, чего мама бы хотела… а маму расстраивать себе дороже.

— Ксо… — тянет Хироши, прижимая бинокль к лицу: — пар мешает. И… сидят они в воде глубоко, ничего не видно.

— Удивлен что тебя вообще девушки интересуют — говорю я, ложась на спину и закладывая руки за голову: — ты же у нас больше по интригам и тайнам Вселенной.

— Homo sum et nihil humani a me alienum puto. Человек аз есть и ничто человеческое мне не чуждо — откликается Хироши: — а у Мидори ничего так формы, а? Ну для милфы, разумеется. И эта, которая из женской школы номер семь… она же не японка? Малазия? Сиам?

— Поражаюсь твоей способности на латыни говорить. И кто сейчас Тайланд — Сиамом называет? От Сиама только кошки и близнецы остались. — замечаю я: — устарели твои понятия и твой язык, Хироши-кун. Уж не старец ли ты в теле отрока юного, а?

— Кто бы говорил — фыркает Хироши, опуская бинокль и прищуриваясь вдаль: — ты то у нас вылитый Заратустра, который в долину спустился, чтобы огонь своего учения о всеобщей похоти распространить… как там — и обратился к народу Заратустра с такими словами — я учу вас о человеке похотливом, что сделали вы, чтобы стать такими людьми? И всеобщий свальный грех на площади устроил…

— Не читал бы я Ницше, так, пожалуй, поверил бы тебе. У тебя талант цитаты перевирать. Библию ты тоже так … вольно трактуешь?

— А то. Но я-то не более чем ученик у Великого Кенты. Это ты цитату из Священного Писания «возлюби ближнего своего» — буквально понимаешь. Специально для Такахаси Кенты сегодня будет консультация от специалиста по теологии — слово «возлюбить» не является синонимом слову «переспать», «трахнуть», «соблазнить» или что ты там с девушками делаешь… — Хироши снова поднимает бинокль к лицу, погружаясь в изучение изгибов, долин и впадин.

— Странно слышать это от человека, который подглядывает в бинокль за голыми одноклассницами. Ты у нас фарисей.

— Слаб человек плотью своей. Вот скажи, Кента-кун, как это у тебя получается? Что в тебе такого есть? — Хироши опускает бинокль и поворачивается ко мне: — вот ничего не вижу. Да, ты стал уверенней в себе, самодовольная такая сволочь. Самоуверенный, самодовольный, наглый и эгоистичный. И почему это все девушкам нравится?

— Это врожденная харизма — объясняю я и Хироши мотает головой.

— Никакая это не харизма. Это сочетание наглости и уверенности… возможно еще какого-то качества, которых я, увы — лишен. — говорит он и подпирает себе подбородок ладонью: — и разве я многого прошу? Мне