Мэри слышала, как Жанна скрежещет зубами от нетерпения. По крайней мере, ей показалось, что она слышала именно этот звук. Звуки доносились до нее то отчетливо, то приглушенно и смутно. Ей казалось, что и свет, и звук отступают и накатывают волнами, что пол шатается под ее ногами. Она споткнулась на лестнице, и только плотное кольцо людей вокруг удержало ее от падения.

В ложе, на большом расстоянии друг от друга, стояло четыре кресла. Карлос Куртенэ выдвинул три из них вперед и усадил Жанну между собой и Бертой. Мэри была только рада остаться позади, в одиночестве, не привлекая к себе внимания. Она задвинула свое кресло в уголок и привалилась к стене. Ее колотил нестерпимый озноб. Стали гаснуть люстры. Разговоры, шуршание юбок, шорох программок – все стихло. Воцарились тьма и тишина.

«Иисусе милосердный! – взмолилась она про себя. – Помоги мне». Ей показалось, что она в одно мгновение ослепла и оглохла.

Наконец заиграла музыка и, разрастаясь, заполнила весь зал. Поднялся занавес, и сцену залил свет.

Мэри никогда не была в театре, никогда не слышала оркестра, никогда не видела оперы. Прошло всего несколько секунд, и она была полностью зачарована происходящим. Она забыла о своих страхах, дурном самочувствии, своих спутниках и самой себе. Упираясь ладонью в стену, она наклонилась вперед, словно желая войти в мир волшебных звуков, движений и цвета, развернувшийся под ней.

Когда занавес в конце первого действия опустился, очарование не покинуло ее. Она не слышала ни аплодисментов, ни шевеления в ложе. К горлу у нее подступили слезы. Ей хотелось, чтобы волшебство длилось вечно.

«Вот черт! – выругался про себя Вальмон Сен-Бревэн. – Уже антракт! Придется начать обход лож с дебютантками. Если я не нанесу визит вежливости, какой-нибудь папаша, братец или кузен вызовет меня, чтобы отомстить за оскорбление».

Он встал и, поправив манжеты, обратился к друзьям, сидевшим с ним в одной ложе:

– Джентльмены, пора на вахту. Пойдем радовать юные сердца en masse[20]или рассредоточим силы по более широкому кругу?

– Один за всех, и все за одного, д'Артаньян, – сказал самый младший, кузен по имени Жан-Люк. – Веди нас, мы последуем за тобой.

– Но прежде всего, Вальмон, веди нас к моей тетушке Атали, – добавил тучный старый холостяк, которому весьма подходило его имя Макс. – Она с меня голову снимет, если я не создам толпу вокруг кузины Каролины.

Филипп Куртенэ открыл дверь:

– Мне все равно, куда мы пойдем сначала. Только не забудьте, что у меня есть сестра, к которой надо заглянуть. А это поважней кузины.

– Мы ко всем заглянем, – сказал Вэл. – Шампанское, по крайней мере, будет первосортным.

В ложе Куртенэ уже разливали первосортное шампанское. Едва зажглись люстры, в дверь раздался первый вежливый стук. Жанна произвела фурор – самая прекрасная из всех дебютанток. Один, второй, третий, четвертый, пятый, шестой… Молодые кавалеры из кожи вон лезли, чтобы представиться. Весь получасовой антракт проход возле ложи был битком набит поклонниками. Всего было принято двадцать шесть человек – они представлялись и удалялись, уступая место следующим. Когда перед вторым актом стали гаснуть огни, еще с полдюжины кавалеров дожидались счастливой возможности.

– Au revoir… au revoir… mes hommages…[21]– говорили те немногие, которым посчастливилось попасть в ложу, откланиваясь на прощание. – Au revoir.

– Мама, – прошептала Жанна, – во мне признали красавицу! – Она села в кресло и посмотрела на тысячи голов в зале, предлагая им для восхищения свое сияющее личико.

Мэри устроилась в углу, довольная, что может снова сесть. Круговорот лиц, имен, слова, слова, слова – все это утомило ее без меры. Куртенэ педантично представляли ей каждого из кавалеров Жанны, называя ее при этом «подруга Жанны Мэри Макалистер». Но Мэри понимала, что она оставалась невидимой для них, ибо глаза их были устремлены на Жанну. Ей это было безразлично. Ее интересовала опера, а не антракт. Она пригубила шампанского, которое навязала ей Берта, и обнаружила, что вино проясняет голову. Теперь она сможет полнее сосредоточиться на музыке. Если верить программке, осталось еще четыре акта. Мэри вздохнула в счастливом предвкушении.

Когда занавес вновь упал, Мэри захлопала вместе с остальными зрителями. Она жалела, что не осмелилась крикнуть «браво», как делали многие. Снова потянулся поток кавалеров, но теперь это ее нисколько не беспокоило. В сознании у нее все еще играла музыка. Она автоматически произносила ничего не значащие вежливые слова и улыбалась, сама того не сознавая.

– Здравствуйте, мисс Макалистер, – произнес низкий голос.

Мэри встрепенулась. Девушка так давно не слышала английской речи, что она показалась ей почти иностранной.

– Здравствуйте, – ответила она.

– Вы, должно быть, из-за шума не расслышали. Меня зовут Уилл Грэм.

– Здравствуйте, мистер Грэм. – Мэри с удивлением обнаружила, до чего приятно говорить по-английски. Удивили ее и голубые глаза Уилла Грэма. Она почти забыла, что в мире существуют голубые глаза. Или волосы светлее, чем у креолов, у которых они такие темные, что кажутся почти черными. У мистера Грэма были такие же, как у нее, темно-каштановые волосы, но с небольшой серебринкой на висках. Он был высок, с чуть сутулыми плечами – словно желал, чтобы мужчины пониже чувствовали себя на равных с ним. Лицо у него было длинное, с квадратной челюстью, а кончик носа чуть задран вверх. Мэри сразу ощутила к нему некое родственное чувство, хотя понимала, что никакие они не родственники.

– Вам нравится опера, мистер Грэм?

– Раз уж вы тоже американка, мисс Макалистер, признаюсь, что предпочту песню Стивена Фостера[22]любой арии. У меня никогда не было времени выучиться культуре в нужной степени. Я бизнесмен. И все же, вопреки старой пословице, полагаю, что хоть я и старый пес, но еще могу научиться новым штучкам.

Карлос заменил пустой бокал Грэма полным, а другой дал Мэри.

– Я не сомневался, что ты обрадуешься случаю поговорить с соотечественником, Мэри, – произнес он по-английски с сильным французским акцентом. – Я уже говорил вам, Уилл, Мэри учит мою Жанну говорить по-американски.

– Она потрясно говорит, – сказал Уилл и улыбнулся Мэри: – Вы, наверное, хороший учитель. Когда я приехал в Новый Орлеан, то хотел выучиться французскому, да только дальше «мерси» и «бонжур» дело не пошло. По-моему, во всем виноват учитель. В таком случае мне не нужно признаваться, что у самого башка слишком тупая.

– Но, мистер Грэм, вам следует попытаться еще раз. Надо только представить себе, что французский – это очередная новая штучка.