Но птица как будто его понимала. И не стала дергаться, когда Тутенг потянулся закрепить послание вокруг ее лапки. А когда он зашагал в ночь, она переместилась к нему на плечо.

– Куда это он?

– Разобраться с посланием, – ответил Джеро. Он нырнул обратно в дом и ткнул в Ирию, проходя мимо. – Собирайтесь на выход. Нельзя рисковать, чтобы нас засекли.

Ирия заворчала в знак согласия, подергала за рукав Урду – тот раскладывал по местам свои запасы, – после чего близнецы вытолкались наружу и скрылись в переулке. Джеро поднялся на пару ступенек и рявкнул так громко, насколько осмелился:

– Агне! Пора!

Половицы содрогнулись, и на лестнице появилась осадница, с легкостью держа под мышкой огромную бочку, из которой сочилось что-то вонючее. Агне прошлась по комнате, оставляя мерзкий след, а потом закинула ношу в гостиную.

– Все там наверху прошло нормально? – поинтересовался Джеро.

– А ты как думаешь? – Агне обвела рукой темные пятна на платье. – Ты-то сказал, мы идем пить вино.

– Я сказал, что мы идем искать и, возможно, убивать шпиона.

– И пить вино, – возмутилась Агне, гневно топая наружу. – А о том, чтобы сжигать дом, ты ничего не говорил. Мое любимое платье теперь смердит, как задница жены свечника.

– Мы сжигаем его дом? – поинтересовалась я.

– И тело, – отозвался Джеро, сунув руку в карман. – Если кто-то – имперец, революционер или кто иной – обнаружит это место, есть риск, что наш план раскроют. – Он вытащил лучинку, чиркнул по ладони, проследил, как вспыхнула искра. – А этого допустить мы не можем, верно?

Джеро уронил лучинку на пол. Жидкость тут же воспламенилась, огонь пронесся по доскам, вверх по лестнице и вглубь дома. Заплясал синим и алым, растекаясь извивающимися щупальцами, поедающими дерево, бумагу и ткань.

Мою руку обхватила чужая ладонь. Джеро оттянул меня прочь от дома. Огонь стал выше, повалил дым.

– А стража не сочтет это малость подозрительным? – поинтересовалась я.

– Обычно могли бы, – отозвался Джеро. – Но кто-то взял и оказал такую любезность, как поджечь на хер весь остальной квартал.

Какофония заклокотал от удовольствия – очень уж любил, когда о нем говорят.

– И не то чтобы мы останемся тут отвечать на вопросы, – Джеро потащил меня по переулку. – Давай. Ирия уже наверняка подготовила портал и…

Я уперлась пятками, вырываясь из его хватки. Он уставился на меня со смесью удивления и раздражения, однако я не сводила глаз с другого.

Дом превратился в двухэтажный костер, языки огня вылакали в крыше дыры, отбрасывая на тающий снег зловещие красные отсветы. И на фоне виднелся силуэт Агне со сцепленными руками и склоненной головой.

– Что за херь ты творишь? – прорычал Джеро, метнувшись к ней. – Стража явится в любую секунду.

– Почитаю его память минутой молчания, – ответила Агне.

– Чью?!

– Эрета.

– Кропотливого? Зачем это?

– Потому что у него был отличный вкус в вине. – Агне не подняла головы, не открыла глаз. – И он любил рассказывать истории. Когда-то у него была жена. И очаровательная улыбка.

– Он был солдатом, – на лице Джеро отразилось замешательство. – Сраный фанатичный инструмент в руках других фанатиков, как и все они. И скорбеть о нем будут не больше, чем о заржавевшей лопате.

– Именно.

Замешательство сменилось гневом, а тот, в свою очередь, холодным расчетом. Морщинки стали похожи на темные, глубокие тени. Джеро направился в переулок, бросив на меня выжидающий взгляд. Я глянула в ответ, потом снова посмотрела на Агне, такую высокую и могущественную, со скромно склоненной головой, перед бушующим пламенным адом.

Я подошла. Встала рядом. Молча.

Джеро позади, прежде чем скрыться, бросил на нас последний мрачный взгляд.

Вдали раздались встревоженные крики и клекот караульных птиц – пламя перекинулось на крыши и привлекло внимание стражи.

А еще дальше было больше людей, которых я убью, как мы убили Кропотливого – тех, кого я знала, и тех, кого не знала.

Но сейчас мы с Агне стояли у погребального костра человека, которого мы вместе прикончили. И мы вместе стояли в молчании. Так долго, как осмеливались.

– Ты ранена!

Я помню эти слова.

Я не всегда помню ее голос – иногда он был полустертым воспоминанием, а иногда столь острым, будто вонзившийся мне в голову нож. Но эти слова, в тот день, сказанные так…

До того, как она произнесла эти слова, никто не вел себя так, будто я умираю.

– Разве?

Включая меня саму.

– Хм. Точно. – Я глянула на свою руку и красующийся на ней глубокий порез. – Как так вышло-то? Явно не в битве. Никто из этих нолей так близко не подобрался. – Я щелкнула пальцами, осознав. – Точно. Я должна была потребовать у штабного командира сдаться, думала, что присутствие Алого Облака его напугает, а он попытался меня убить.

Дарришана уставилась на меня, уронив челюсть, изумленно распахнув глаза, потрясенная. Я кашлянула, переступила с ноги на ногу и глянула через плечо на вздымающиеся в небо столпы дыма.

– Он, э-э… в общем, не смог.

Еще утром там стояла крепость. Впечатляющая, если верить революционерам, которые ее воздвигли, и имперцам, которые бо́льшую часть месяца пытались ее взять. Построенная на холме с дюжиной пушек, из-за которых даже лучшая имперская кавалерия с крепчайшей защитой не могла преодолеть и половины пути.

Что, впрочем, ни хера не значило против Алого Облака.

Так меня звали в те времена. Во времена, когда у меня еще была магия. Когда я все еще была Дарованием, любимицей Госпожи Негоциант настолько, что та никогда не требовала Мены за мою силу. Я просила небо, и она давала его мне. Я просила свет, и она давала его мне. Я просила пламя…

И Алое Облако его низвергло.

На ту крепость. На сотню крепостей. На сотню, тысячу солдат, чей пепел взметнулся в небеса, когда я с ними разделалась.

Вот все, что от меня, от Алого Облака, требовал Империум. И все, что я ему давала. Взамен меня осыпали медалями, титулами, песнями, в которых нет рифм, и легендами, в которых нет романтики. Мне было плевать. А им нет. Они были под впечатлением.

Почти все.

– Сколько? – спросила Дарришана.

– Что сколько? – отозвалась я.

– Сколько ты сегодня убила?

– Не спрашивай об этом, – застонала я, проходя мимо нее к офицерской палатке. Взмахом руки отправила офицера – какую-то усталую женщину, которая отдала этой волне лучшие годы – куда подальше и угостилась ее вином. – Их сверху не видно.