Я хочу его.

Безумие. Гром в голове и шум в ушах.

Так быть не должно. Нельзя.

Вокруг вода, а у меня во рту пересохло. Я облизываю влажные губы и сглатываю. А потом качаю головой.

– Нет, – стараюсь, чтобы голос звучал твёрдо, но выходит жалкий писк. – Не надо, пожалуйста…

Чувствую, как его тело напрягается. Миксаев подаётся немного бёдрами вперёд, ещё теснее прижимаясь ко мне членом.

Он не послушает.

Но… Влад ставит меня на ноги, всё ещё прижимая к стене собой. Берёт мою ладонь, проводит по ней языком и кладёт на свою плоть, своей же ладонью обхватывая поверх моей.

Мои пальцы деревенеют. Наверное, уже не к месту, учитывая, что он со мной делал, но меня вдруг заливает смущение. Как-то неожиданно осознаю, что он… тёплый. Но ведь это логично. А ещё очень твёрдый, словно это не человеческая плоть, а тёплая сталь, и большой. В прошлый раз я не ошиблась. Это внутрь действительно должно быть больно.

Несколько раз Влад проводит своей рукой поверх моей вдоль члена, а потом утыкается мне носом в шею и останавливается. Отпускает мою руку и несколько секунд глубоко дышит. Потом отстраняется и смотрит в глаза. Он снова полностью владеет собой, обжигая льдом тёмных глаз.

Выдыхает и мягко обхватывает моё лицо своей широкой ладонью. Обхват оказывается обманчиво-ласковым, потому что отвернуться он не даёт, заставляя посмотреть ему в глаза.

– Думай быстрее, Лера, – голос абсолютно ровный. – Потому что в следующий раз я уже не спрошу.

А потом он просто отпускает меня и уходит.

Что же он творит? Что я творю?!

Вцепляюсь пальцами в собственные мокрые волосы и оседаю на пол. Едва успеваю прикусить ребро ладони, прежде чем разрыдаться. Ну почему? За что? Что такого я натворила, что этот ядовитый демон продолжает отравлять меня, раз за разом впрыскивая мне под кожу свой смертельный яд?

Сосредоточиться получается с большим трудом. Постулаты воспитания и образования путаются, я плыву в теории, забываю фамилии деятелей. Встряхиваю головой и снова пытаюсь погрузиться в конспект, когда в дверь раздаётся негромкий стук.

Сначала вздрагиваю, но потом расслабляюсь. На сегодня Влад закончил, вряд ли ещё раз сунется ко мне.

– Войдите, – говорю довольно громко.

Дверь приоткрывается, и в комнату просачивается Элла. Кстати, именно так она и просила звать её.

– Лера, здравствуй.

– Здравствуйте…

– Мы можем поговорить?

Пожимаю плечами, немного сдвигаясь на небольшом диванчике. Элла заводит пальцами за уши волосы, немного нервно приглаживая короткое тёмное каре. Закусывает губы и присаживается.

– Он приходил сегодня, верно? – внимательно смотрит на меня. Влад тоже так делает.

Киваю, невольно опуская взгляд. По плечам ползёт дрожь, потом предательски отзываясь в животе.

– Лера, – она откидывается на спинку дивана и уставляется на окно напротив, слегка поджав губы. – Не пойми меня неправильно. Влад – козёл и засранец, но… позволь мне немного тебе рассказать о нём. Не для того, чтобы ты его пожалела или каким-то образом нивелировать то, что он делает, а я уверена, он вытворяет те ещё крендели. Просто… позволь.

А что ещё мне остаётся делать? Да и он сам сказал, что врага надо знать в лицо. Я киваю и откладываю свой конспект в сторону.

– Я однозначно люблю его, хоть он и говнюк. Он… как бы тебе объяснить? Влад очень талантливый и очень одинокий. Лера, я его не оправдываю, но повлиять на него сложно, хотя, видит Бог, я очень стараюсь. Но с ним так: чуть надавишь – и всё, он захлопывается, становится непробиваемой стеной.

Слушаю молча. Не вижу смысла говорить что-то в ответ. А Элла продолжает свой монолог.

– Когда Владу было четыре, он со своими родителями попал в жуткую аварию. Они погибли, а он выжил, даже не пострадал. Физически. Авария была громкая, о ней трубили местные СМИ, но родственников так и не нашли. Мальчика определили в детский дом. Моя сестра Алёна как раз потеряла ребёнка на раннем сроке, и тогда ей сказали, что вряд ли она сможет иметь своих детей. Алёна была в депрессии, ей везде мерещились дети. А тут это громкое происшествие. Мы её отговаривали, но она настояла, что хочет усыновить мальчишку. Но он оказался непростым. Гибель родителей запустила защитные процессы в его психике, и маленький Влад впал в определённое состояние. Не буду грузить тебя терминологией, но это что-то типа аутистического расстройства. Нарушение социальных связей, концентрация на ритуальных действиях, акцентуация на определённой сфере.

– Математика. Он сконцентрировался на этом?

Элла поднимает брови и удивлённо смотрит на меня. И кроме удивления в её взгляде проскакивает ещё что-то.

– Да, именно. Он говорил с тобой об этом?

– Ну вроде того. Сказал, что математика даёт идеальную модель мира.

– Да, так он считает. Может это абсолютная истина, может нет, но для Влада именно математика стала своеобразным шалашом, в который он ребёнком забрался, определив, что там безопасно, потому что математикой можно логически объяснить. Алёна и Олег не ожидали, что он окажется таким сложным. Хороший, добрый мальчик, но он почти не разговаривал и выдавал такие математические навыки и знания, что им становилось не по себе.

«Зверушка, которую гостям не покажешь»

– А потом Алёна забеременела Артёмом через четыре года. И…

– Они отправили его в интернат.

Когда Влад сказал об этом вчера в своей комнате, я не совсем поняла всю суть. Они его бросили. Вытолкнули за борт как нечто ненужное. Предали. Да, я помню, что речь идёт о моём личном кошмаре, но… он ведь человек. Сначала он лишился родителей, потом обрёл семью, которая вот так предала его. Неудивительно, что он так относится к Алёне.

– Я хотела забрать его, но мне не было восемнадцати на тот момент. Да и потом мне тоже не подтвердили опеку, ведь я была студенткой без жилья и прочих нужных условий. Но ты не представляешь, Лера, как он жил те годы в интернате во Владивостоке, – голос молодой женщины глохнет, и она опускает взгляд на сомкнутые кисти. – Когда Влад вернулся, ему было шестнадцать. И то, что вернулось вместо Влада, назвать нормальным словом невозможно. Я уже стала психологом, училась постоянно, старалась, в первую очередь чтобы помочь ему. Мне с большим трудом удалось остаться в поле его восприятия, куда он допустил очень и очень немногих. А если быть честной, то в душу он не впустил никого.

Его история, его детство действительно шокирующее. Это никак не меняет моего отношения к нему и к тому, что он творит, но… Мне очень жаль того маленького мальчика. Он мог стать нормальным, открытым, если бы цепь событий в его жизни не сложилась так, как сложилась. Но он вырос, и тяжёлое детство не оправдывает его, не даёт права так поступать с другими, как он поступает со мной, и, уверена, поступал до меня.