— У нас была минута, чтобы убраться, а теперь… вообще нет времени.

— Закалве! — закричал Бейчей. — Не сходи с ума!

Со стороны каньона донёсся резкий нарастающий свист. Он поднял винтовку и выстрелил. В небо метнулась молния, самолёт окутался дымом и с пронзительным воем пошёл по спирали вниз. Через секунду раздался взрыв.

Он посмотрел на старика.

— Ты о чём-то спрашивал?

Сквозь тонкую ткань шатра всё же он видел небо, синее и яркое, каким обычно оно бывает днём. Но оно было также и черным, потому что он видел за этой синевой темноту — более глубокую, чем царившая в шатре; и там, в холодной чёрной ночи, горели бесчисленные солнца — крошечные светлячки. Он сидел, скрестив ноги и закрыв глаза — вот уже много дней в одной и той же позе, — облачённый в свободный тёплый халат, как и остальные кочевники, а форма, аккуратно сложенная, лежала позади него. Подбородок, щеки и обритая голова начали понемногу обрастать черным колючим волосом. Его лицо из-за этого казалось тёмным, хотя иногда неожиданно светлело — когда в неверном пламени светильников блестел на нём пот.

Временами ему казалось, что он глядит на своё неподвижно застывшее на подушках тело со стороны. Можно снова воссоединиться с ним и продолжать странствие. Выбор за ним. Самое же главное — это ощущение правильности в самой сердцевине всего сущего.

Шатёр стоял на пересечении караванных путей. Когда-то давно здесь был город, но вода ушла, а ближайший источник находился в трёх днях пути. Под высоким пологом шатра царили пряные и густые ароматы, они как нельзя лучше соответствовали множеству вышитых шёлком и золотыми нитями подушек, толстых мягких одеял. Рисунок на огромном ковре, устилавшем земляной пол, создавал полную иллюзию того, что вся его поверхность усыпана золотистым зерном и яркими цветами. Лениво дымились узорчатые курильницы, повсюду были разбросаны украшенные самоцветами шкатулки, хрустальные или костяные кубки тонкой работы, книги в тиснёных кожаных переплётах…

Ложь. Шатёр был пуст, а он сидел на мешке, набитом соломой. Девушка не спускала с него глаз, наблюдая за его движениями. Торс описывал круг за кругом в постоянном ритме; голова тоже совершала круговые движения, — так дым тянется по спирали к отверстию в самом верху шатра. Глаза сидевшего перед ней мужчины тоже чуть-чуть перемещались под веками. Прошло уже четыре дня, но неизвестно было, сколько он ещё пробудет в трансе. Девушка взяла с подноса кувшин, наполнила чашку водой, поднесла её к губам мужчины и осторожно наклонила. Отпив немного, он отстранился от чашки и покорно подставил лицо, чтобы с него вытерли воду и пот.

Избранный, сказал он себе, Избранный, Избранный, Избранный… Провести Избранного сквозь опаляющую пыль, мимо безумных племён бедлендов к ярким лугам и сверкающим шпилям Благоухающего Дворца на скале. И теперь он получил награду.

Шатёр стоял на пересечении караванных путей, и в нём сидел человек. Солдат, вернувшийся с войны, покрытый шрамами, ожесточившийся, изломанный и исцелённый… вновь годный к службе. Но на сей раз он утратил бдительность, доверив свой мозг наркотику, а тело — заботам хрупкой девушки, имени которой не знал. Девушка, имя которой ему было неизвестно, подносила воду к его губам и касалась прохладной тряпкой его лба. Он вспомнил, как трепала его тело лихорадка, сто с лишним лет назад, далеко-далеко отсюда. И руки другой девушки — прохладные и нежные, — так же осторожно и бережно прикасались к нему. Он слышал голоса птиц в саду вокруг усадьбы, расположенной в излучине широкой реки… тихая заводь среди лилово-синего ландшафта его давних воспоминаний…

Отупляющий наркотик растекался по его жилам, завязывая и развязывая петли видений. Он почему-то вспомнил себя на песчаном берегу реки: вода медленно текла мимо него, захватывая в свою круговерть камешки, щепочки — словом, всевозможный мелкий хлам…

Девушка наконец убедилась, что чужак оказался столь же восприимчив к наркотику, как и мужчины её племени. Значит ли это то, что он был необыкновенным, исключительным? Иначе выходило, что их кочевой народ — не единственная в своём роде сильная и мужественная раса, каковой они себя считали. Он не превратился в черепки подобно попавшему в воду докрасна раскалённому горшку, как это происходило с другими чужаками. Те тщеславно полагали: грезолист— всего-навсего ещё одно развлечение в их пресыщенной удовольствиями жизни и не выдерживали его силы и власти.

… Но он не боролся с ним хотя и был солдатом, привыкшим сражаться. Продемонстрировав редкую проницательность, человек просто отдавался, подчинялся его власти. Девушку это восхищало. Даже некоторые юноши из её племени — обладавшие целым рядом других неоспоримых достоинств — не могли сопротивляться сокрушительному воздействию грезолиста. Они кричали, плакали, рассказывали ветру пустыни о своих самых постыдных страхах, пачкая одежду мочой и испражнениями. Наркотик, принятый в определённых количествах, редко приносил смерть, как полагалось по ритуалу, но не один молодой воин предпочитал клинок в живот и мучительную смерть позору осознания, что трава сильнее его.

Жаль, размышляла девушка, что этот человек не принадлежит их племени, он мог бы стать хорошим мужем и породить много сильных сыновей и хитрых дочерей — многие браки имели своё начало в шатрах грезолиста. Правда, сначала она почувствовала себя оскорблённой, когда её попросили провести эти дни с чужаком. Старейшины с трудом убедили её, какой чести она удостоена — этот человек хорошо послужил их народу. А когда придёт время, самые достойные юноши будут состязаться за право назваться её мужем. Он попросил для себя ровно столько травы, сколько положено настоящему солдату — и теперь описывал телом круги, изгибаясь в талии, словно старался что-то взболтать у себя в голове…

Он поднимался вверх, подобно дыму и через отверстие покидал шатёр, и тот превращался в пятнышко на пересечении тонких, как нити, троп, горы проплывали мимо, но постепенно и они становились меньше, панорама сжималась, выгибаясь, так, что шар планеты внизу превратился в разноцветный валун, камешек, песчинку, а затем и вовсе пропал в самуме огромной вращающейся линзы, которая была родиной их всех и которая сама стала пятнышком на тонком пузыре, окружавшем пустоту. Всё исчезло, и воцарилась темнота.

Нужно всего-навсего, втолковывала ему Сма, думать в семи измерениях и представлять Вселенную на поверхности тора. Точка становится кругом — она родилась, затем расширилась, двигаясь по внутренней части тора, через верх, до внешней стороны, а затем снова возвращаясь в прежнее состояние.

Дальше… дальше он не помнил… какой-то провал в рассуждениях… Потом… Ну конечно! Снаружи и внутри этого тора существовали другие масштабы времени; некоторые Вселенные вечно расширялись, другие жили меньше мгновения.

Нет, это слишком. Все это слишком много значило, чтобы иметь хоть какое-нибудь значение. Ему требовалось сосредоточиться на том, что он знал, кем был и кем стал, по крайней мере, на данный момент. Он нашёл солнце, планету — за пределами всего этого существования — и упал на неё, зная, что именно здесь источник всех его снов и воспоминаний.