охлаждался тем самым жидким кислородом, то тепло авиамотора он засекал вообще километров с тридцати – а «фреоновые поделки» могли наводиться максимум с десяти километров. И инженер, сейчас изображающий оператора ракетной установки, внимательно следил за перемещением отметок на экране локатора. И как только первый штафель пересек «границу уверенного захвата», он с какой-то яростью надавил на кнопку пуска. Из своей кабины он не видел, что творилось на пусковой установке, но знал, что теперь две ракеты, сияя голубовато-зеленоватым почти прозрачным выхлопом, отправилась на встречу с раскаленным мотором вражеского самолета. Но даже зная это, он ни на секунду не прервал свою непростую работу: по краям экрана были заметны еще две группы самолетов и он, как это не раз уже делал на учениях, повернул локатор (и две следующие ракетные установки) в направлении очередной цели…

Лаврентий Павлович сидел в импровизированном центре наблюдения и внимательно вслушивался в раздающиеся из динамиков голоса операторов. Там, на границе, у Советского Союза приступили к работе четырнадцать ракетных батарей – и от того, насколько успешно они отработают, зависело довольно многое. Многое, но в масштабах начавшейся войны даже самая успешная работа ракетчиков могла сыграть лишь «психологическую» роль. Прежде всего потому, что самих «ночных ракет» на границе имелось чуть больше сотни, и, хотя их эффективность на испытаниях была признана весьма высокой, больше туда их везти особого смысла не было.

Не было хотя бы потому, что ракетная батарея по одной цели – по одной групповой цели – не могла выпустить больше двух ракет одновременно: горячий выхлоп одной ракеты просто «забивал» прицельные системы других, и после выстрела приходилось ждать, пока ракета долетит до цели, а сбитый вражеский самолет в падении уйдет из сектора прицеливания. Поэтому даже самые дальнобойные ракетные установки не могли произвести до подлета врага больше двух, или, а крайне редких случаях, трех залпов, а ракеты «ближнего боя» и второй залп практически не имели возможности произвести. Но сегодня, судя по докладам операторов, «повезло»: вражеские самолеты летели огромными группами и операторы все же успевали перевести огонь в «незасвеченные» сектора. И всего через две минуты батарея, прикрывающая границу по Нарве, сообщила об «успешном окончании работы».

Лаврентий Павлович подумал, что зря он послушал Старуху и можно было бы таких, «дальних» ракет и побольше изготовить – но она была категорична: ракеты, работающие на жидком кислороде и уротропине вреда своим операторам нанесут больше, чем врагу. А оказалось, что все же врагу досталось даже больше, чем представлялось в самых радужных мечтах: всего девять имеющихся ракет смогли сбить, если верить восторженному докладу оператора, больше двух десятков вражеских бомбардировщиков: все же двадцатипятикилограммовая боеголовка, несущая еще и пуд стальной шрапнели, на идущего в плотном строю врага оказывает ошеломляющее воздействие…

Но все наземные установки закончили работу буквально за десять минут, и теперь, после того как основная масса вражеских самолетов достигла или даже пересекла советскую границу, за дело принялись истребители. Тоже по всем параметрам превосходящие врага – вот только сорок «ракетных» истребителей с интеграторами пришлось «размазать» вдоль всей границы. Лаврентий Павлович, исходя из результатов конфликта над Азербайджаном, надеялся на то, что и они внесут свой веский вклад в дело уничтожения врага – внесут до того, как в дело вступят истребители, вооруженные пушками и пулеметами, и – внеся в души вражеских летчиков панические настроения, помогут остальным советским летчикам довершить разгром вражеской авиации…

Домой Лаврентий Павлович буквально забежал уже ближе к восьми, но все же зашел к соседке, чтобы вкратце изложить ей последние новости. Вера, проспавшая всю ночь, встретила его сильно заспанная – и именно поэтому, по мнению Берии, на новость отреагировала слишком уж спокойно:

– Старуха, твое предсказание сбылось, фашисты напали в четыре утра. Вячеслав в восемь по радио людей оповестит, однако без подробностей, поскольку некоторые подробности в уныние вогнать могут. Но есть и хорошая новость: за первый час боев нам удалось уничтожить больше шестисот немецких самолетов, а насколько больше – тут пока еще неясность.

– Это хорошо, что немцев посбивали… – зевая, ответила ему Вера, – но что-то маловато, я думала, что больше их будет.

– Будет и больше, но – потом. К тому же пока неизвестно, сколько мы уже смогли фашистских самолетов на аэродромах пожечь, а там точно цифры будут впечатляющими: мы в полшестого выпустили на них четыре сотни СБ-М, все известные нам аэродромы просто засыпали твоими мелкими бомбочками… кстати, зря ты отменила программу производства уротропиновых ракет, мы получили уже семь подтверждений, то взрыв одной ракеты сбивал чаще всего две-три вражеских машины. Потому что пуд шрапнели…

– Лаврентий Павлович, ну что вы такое говорите? Наверняка немцы летели как на параде, крыло к крылу, а в таких условиях любой снаряд осколками несколько самолетов зацепить может. А эти ракеты… вы себе как представляете доставку жидкого кислорода к батареям? Лично я никак себе этого представить не могу.

– Не будем спорить, думаю, что скоро нам операторы ракетных батарей сами все подробно расскажут.

– Не будем. А на земле что у нас творится?

– Разное творится, но в целом терпимо. Немцы все же смогли немного побомбить Белосток, Гродно и Брест, в основном на аэродромы РККА целились, но и расположениям наземных частей РККА прилично досталось. Однако атаку с севера на Белосток наши пограничники отбили, не зря мы их противотанкистами усилили, а в Бресте совсем неплохо вышло, даже несмотря на приличные потери с нашей стороны: карты расположения немцев у нас были свежие, ракетные установки там все с грязью смешали километров на двадцать вглубь вражеской территории, так что там теперь всё тихо.

– У нас весь фронт только у Бреста расположился?

– Южнее, точнее на Львовском направлении… сообщают о больших