ее золотистая головка казалась окруженной ореолом. Гастон понял, что она ответила на его вопрос, но он не хотел мириться с таким ответом. В Падуе, в Вероне, где еще неизвестно, что ждет его впереди, могло легко случиться, что он снова очутится вблизи ее. Да, кроме того, разве весь мир не был к их услугам? Разве не от них зависело удалиться от шумного света в какой-нибудь укромный уголок и зажить там спокойной мирной жизнью? Он посмотрел опять Беатрисе в лицо, но выражение ее лица было серьезно, почти сурово. Он понял, что она теперь во что бы то ни стало разыщет Наполеона, хотя бы для этого ей пришлось объездить полсвета. Каждый час, каждая минута, между тем, приближали их к месту стоянки французских войск, где она должна была видеть много вещей, способных возмутить и взволновать ее. Опустошенная страна, обездоленный народ должны были быть ужасными свидетелями в ее глазах. Уже и теперь им стали попадаться навстречу бегущие крестьяне, старающиеся укрыться где-нибудь в дебрях лесов от безжалостного врага. Они увидели полуразрушенную церковь, на паперти которой валялись раненые и оборванные нищие. Гастон ждал, что она обратится к нему за разъяснениями и боялся ее вопросов, но когда, наконец, она действительно обратилась к нему с таковыми, он ответил ей совершенно откровенно.

— Так вот, значит, из-за чего ваши соотечественники избиваются у нас в Венеции? — спросила она его, и он без всякого смущения возразил ей:

— Война всегда безжалостна, я знаю, что все это ужасно, но не думайте, что ваши воины поступали лучше. Эти люди отказываются накормить голодных солдат, и вот на этой почве возникают все эти ужасы. Моро, по-видимому, прошел по этой местности, а, между тем, он — вполне порядочный человек. Моро никогда бы не допустил ничего подобного, если бы сами крестьяне не вызвали ненужной жестокости. Надо стараться смотреть на эти вещи со всех сторон, Беатриса.

— Я так и делаю, Гастон, — ответила Беатриса, — но все же я не верю в то, что жестокость эта была действительно необходима и неизбежна; крестьяне глупы, они иногда сами не знают, что делают. Неужели необходимо было сжигать все эти дома и выгонять на улицы беззащитных сироток? Нет, не говорите этого, Гастон, а то, в конце концов, мы еще поссоримся с вами.

На этот раз он ничего не мог ответить, так как они как раз проезжали деревушку, которая еще три дня назад была цветущим уголком, а теперь, после нескольких часов стоянки французов, обратилась в кучу развалин, на дорогах всюду валялись голые бледные люди, с ужасом смотревшие на приближавшуюся кавалькаду. Первый из домов — большая вместительная гостиница — еще горел и дымился; церковь была разрушена почти до основания, но ужаснее всего был вид крестьянина, пригвожденного копьем к дверям собственного дома. Ужасное выражение муки, застывшее на лице убитого, его широко раскрытые глаза еще долго потом преследовали Беатрису; она раздала детям, окружившим ее, кой-какую мелочь и поторопилась уехать подальше от этого страшного места.

— Поедемте туда, где нет таких порядочных людей, как Моро, — сказала она, обращаясь к Гастону, — нервы мои не настолько крепки, чтобы выдерживать подобные испытания.

Он вполне понимал ее и не старался уже больше разубеждать ее. Вся страна кругом говорила о доблестном и славном походе французской армии и о необыкновенном рыцарстве корсиканца, командовавшего ею. И вот к этому-то человеку ехала Беатриса, чтобы умолять его пощадить ее город и оказать поддержку ей самой. Она не удивлялась теперь уже тому, что мужество мало-помалу стало покидать ее, и чем темнее становилось, тем более одинокою чувствовала она себя. Но все же, несмотря на это, она с радостью приветствовала наступление ночи, так как, благодаря темноте, она не могла уже больше видеть этих ужасов кругом. Теперь она проезжала уже не по своей Италии, а по чужой стране, опустошенной нашествием этих вандалов, которые, казалось, за неимением хлеба пожирали сами дома; ей стало страшно при мысли, что она в некотором роде является союзницей этих мародеров, и она чувствовала себя покинутой и угнетенной. Она чувствовала, что помогает врагам своей родины, но в то же время здравый смысл говорил ей, что это — неправда. Иногда она спрашивала себя, неужели только страсть к прекрасному воину, ехавшему рядом с ней, заставила ее покинуть Венецию. Она старалась разубедить себя в этом, придумывая всевозможные оправдания для себя. Между тем Гастон все время не спускал с нее глаз; даже когда стало уже совсем темно, она чувствовала на себе его горячий взгляд, и она чувствовала, что ее влечет к нему та же сила, которая когда-то заставила ее броситься к нему на шею, чтобы удержать его в ее доме и этим спасти ему жизнь. Да, она любила его, но все же любовь их должна перейти в дружбу, так как иначе не могло быть. Несмотря на все эти рассуждения, целый день, проведенный вместе, еще более сблизил их, и когда стало совсем темно, он взял ее руку в свою, и она не отнимала ее, несмотря на то, что горячее пожатие почти сжигало ее нежную ручку.

— Моро находится в Боволетте, — сказал Гастон, прерывая довольно долгое молчание, — пусть он сам защищает себя в ваших глазах. Я уверен в том, что его довели до крайности, иначе не было бы всего этого. Нечего говорить, что мне все это тоже очень неприятно, Беатриса, особенно теперь, когда я узнал вас. Когда я находился со своей армией в Ницце, я и не думал даже о подобных вещах. Ведь подобные вещи всегда бывают на войне, и раз вы воюете, вы должны быть готовы к ним. Мы должны исполнять приказания начальства, а не критиковать их. Я, конечно, не мог не желать успеха собственному полку, вы должны это понять, Беатриса. Я верил в гений Наполеона, я и теперь верю в него. С моей стороны было бы нечестно утверждать, что события в Венеции в чем-нибудь поколебали мою веру в него. Я буду служить Франции с таким же усердием, как и раньше, но если я буду в состоянии сделать что-нибудь для ваших соотечественников, то, конечно, я это сделаю. Во всяком случае, ведь до сих пор война Венеции еще не объявлена, и все может быть еще спасено. А вот и огни вдали, это, вероятно, Боволетта. Сам генерал находится тоже где-нибудь поблизости.

Беатриса с удовольствием слушала его речи, она верила