Мама молча кивает.

— Постарайся увидеть в случившемся что-то хорошее. Возможности есть всегда, надо только научиться их видеть. Когда дверь закрывается, открывается окно.

— Говорить легко, — фыркает мама. — После пожара моего отца парализовало, мне пришлось бросить хутор, на котором я выросла. И теперь я одна бьюсь, чтобы прокормить Анну-Карин.

Слова мамы больно ранят Анну-Карин, ярость клокочет в ней, угрожая вырваться наружу.

«Я могла бы заставить тебя рассказать правду, — думает она, глядя на маму. — Ты вовсе не думаешь о том, как меня прокормить. Ты обо мне вообще не думаешь. И на дедушку тебе наплевать, ты его даже не навещаешь. Мы переехали в город из-за тебя. Потому что ты хотела переехать. Держу пари, что ты обрадовалась пожару».

Желание заставить маму рассказать, как все было на самом деле, так сильно, что Анна-Карин едва сдерживается. Единственное, что ее останавливает, — страх перед Советом.

— Я понимаю, как вам пришлось трудно, — доброжелательно кивает Хелена. — Но ты можешь расценивать это как шанс начать новую жизнь. Сделать карьеру.

Анна-Карин с благодарностью косится на Хелену. Она говорит именно то, что нужно услышать маме.

— Из-за своей больной спины я никак не могу устроиться на работу! — Голос мамы звучит агрессивно. Но Хелена не дает сбить себя с толку.

— Именно эти проблемы мы помогаем решать в «Позитивном Энгельсфорсе», — говорит она, наклоняясь к маме и втягивая в себя носом воздух. — И с курением тоже можно разобраться.

Она снова подмигивает.

Это оказалось для мамы последней каплей.

— Нам пора идти, — говорит она и тянет за собой Анну-Карин.

— Приходите, когда захотите! — кричит им вслед Хелена. — Наши двери и сердца всегда открыты для вас.

Мама пробирается через толпу, прокладывая себе локтями дорогу, выходит на улицу и быстрыми шагами двигается прочь от офиса.

— Никто не имеет права диктовать мне, как нужно жить, — ворчит она, изо всех сил толкая дверь подъезда. — Ей легко говорить…

— Легко?! — кричит Анна-Карин. Дверь с грохотом захлопывается за их спиной. — Элиас умер! Сын Хелены умер! А она пытается помочь тебе!

Ярость все-таки прорывается наружу. Мама смотрит на нее удивленно.

— Не думай, что ты самая несчастная на всем белом свете, — продолжает Анна-Карин.

— Ты не знаешь, как мне живется.

— Я-то как раз знаю, как тебе живется, — говорит Анна-Карин. — Потому что мне живется точно так же. И ты об этом прекрасно знаешь. Но тебе на это наплевать, потому что ты жалеешь только себя!

— Ах так! Значит, я еще и плохая мать! Спасибо тебе! Спасибо, что добила меня, лежащую.

Анна-Карин хорошо знала эту тактику. Стоило сказать, что мама в чем-то не права, как мать переходила в нападение и добивалась того, что Анну-Карин начинала мучить совесть. Простая хитрость, но она всегда действовала. Раньше, но не в этот раз.

— Обратись за помощью! — рявкнула Анна-Карин и так резко поставила сумки на пол, что банки и бутылки выкатились на пол. Она вышла из дверей и оглянулась только тогда, когда отошла от дома довольно далеко. Мамы не было видно ни у подъезда, ни в окнах квартиры.

Возле «Позитивного Энгельсфорса» стояла Хелена. Вокруг нее толпились люди, но она смотрела прямо на Анну-Карин и тепло ей улыбалась.

Анна-Карин уже хотела ответить на ее улыбку, но тут появился муж Хелены, Кристер Мальмгрен — «чиновная шишка», как его называла мама Анны-Карин. Кристер обнял жену за плечи, что-то ей сказал, они развернулись и ушли в офис.

Ванесса летела.

Взмывала вверх, все выше и выше. Земля была где-то далеко внизу, и Ванесса знала, что, если упадет, разобьется в лепешку, но не боялась. И только набирала высоту. Вверх, вверх.

Вот облако, похожее на туман. Ванесса пролетела сквозь него и поднялась еще выше, туда, где небо безоблачно и ясно.

Тело слушалось Ванессу, достаточно было чуть-чуть отклониться, и оно само ловило ветер, и двигалось вместе с воздушными потоками. Как легко летать! Почему она раньше этого не знала?

Ванесса увидела внизу лес. Солнце блестело на поверхности залитой водой старой шахты. А вот и остроконечная крыша танцплощадки.

Ванесса подняла голову, увидела вдали здание школы.

И полет прервался.

Оглушенная и разбитая, Ванесса проснулась дома в своей кровати. И на нее тут же навалились воспоминания о событиях прошлой ночи.

— Ну и видок у тебя, — улыбнулась Линнея, впуская Ванессу в квартиру.

— Голова трещит, — простонала Ванесса.

Она вошла в гостиную и упала на диван. Его старая бархатная обивка приятно холодила ее голые ноги.

На столике лежал рулон черного тюля. Взяв его в охапку, Линнея исчезла в спальне, и скоро оттуда послышался стук швейной машинки.

— Чаю хочешь? — спросила Линнея, вновь появляясь в гостиной.

Она убрала со лба волосы заколкой ядовито-розового цвета. И была не накрашена. Не похожа сама на себя. Но красивая. Очень красивая.

— Лучше воды, — сказала Ванесса. — Откуда эта жара?

— Похоже, Анна-Карин права, это что-то сверхъестественное, — ответила Линнея и пошла на кухню.

Ванесса разглядывала облупленную фарфоровую пантеру, сидящую возле дивана, красивые, но страшные картины на стенах. Когда на улице темнеет, Линнея включает маленькие красные лампы, и квартиру заливает мягкий теплый свет. Сейчас ничего таинственного в обстановке не было. Но так было даже лучше. Уютнее и симпатичнее. Как Линнея без макияжа.

В комнату вошла Линнея и поставила на стол стакан с водой. Потом забралась с ногами на другой конец дивана.

— Помнишь тот раз, когда я приходила к тебе просить совета насчет Вилле? — спросила Ванесса.

Ей вдруг стало жарко. Спросив так, она как будто призналась Линнее, что тот вечер был для нее важным.

— Конечно, помню, — ответила Линнея, глядя куда-то в угол. — Ты в тот день была совсем никакая. Разве забудешь!

Ванесса смеется и делает несколько больших глотков:

— Сегодня я тоже «никакая». Хорошо, что ты дома. А то у меня голова вот-вот лопнет. Мне обязательно нужно тебе кое-что рассказать.

— Валяй, — сказала Линнея, зажигая сигарету.

Она молча слушала рассказ Ванессы о неудавшейся попытке переспать с Яри. Когда же та начала рассказывать про свое преследование Вилле, Линнея захохотала. Это оказалось заразительно. Скоро обе девушки хохотали, сложившись пополам от смеха.

— Все, больше не могу, — простонала Ванесса.