Я обернулся и увидел на диване в своей комнате Федерико, который, улыбаясь, сказал:

— Привет, как дела?

Ошарашенный, я онемел — и замер. Мне на мгновение показалось, что ледяной поток окатил мою душу, а потом меня обдало огнем. Было жарко.

— Я хорошо… а ты… ты как?..

— Сразу видно, что тебе хорошо. Видишь, что я был прав? Я же говорил тебе, а ты все не верил…

— Чему?

— Что ты способен на большее, по сравнению с тем, как ты жил… У тебя внутри немало сил, которые ты можешь выплеснуть наружу…

— Я скорее почувствовал себя другим человеком… А как ты?

— Со мной все хорошо.

— А как тебе там?

— Я не могу об этом много говорить, здесь считают, что для вас это должно стать сюрпризом. Ты даже не можешь себе этого вообразить. Если я тебе об этом расскажу, то ты увидишь, что здесь все настолько просто, что в это даже трудно поверить, тебе покажется очень странным, что ты об этом раньше никогда не думал. Ты видел, какая хорошенькая Анджелика, я не подкачал, правда? Я с ней часто разговариваю. А как Франческа?

— Ничего, но мы больше не живем вместе — ты не забыл?

— Конечно, не забыл, но я часто вижу вас вдвоем. Я рад, что ты познакомился с Софи.

— Я могу обнять тебя?

— Нет, ты не можешь ко мне прикасаться, ты не можешь даже приближаться ко мне… Пока, Микеле, спасибо за то, что ты сделал для меня…

— На самом деле это ты много сделал для меня, а не я для тебя.

— Оставь, быть может, когда-нибудь и ты поймешь… Мне пора уходить. Передай моей маме и моему папе, что меня спасло то, что я их сын.

Я хотел задать Федерико еще кучу вопросов, хотел узнать, как он там проводит свое время, стал ли он ангелом или он всегда им был, встретился ли он с моей матерью или с Бобом Марли, но успел только спросить:

— Федерико… а Бог есть?

Он улыбнулся и ответил:

— Нам в это даже трудно поверить.

Когда я вернулся в Италию, я заметил, что Франческа явно изменилась. Она перестала употреблять выражения, которые раньше иногда проскальзывали в ее речи, хотя на самом деле не были ей свойственны. Эти фразы есть не что иное, как голоса из хора, и их часто произносят женщины. Несколько таких перлов она обронила и в разговоре с Федерико, а именно:

«Я мечтаю создать крепкую семью»;

«Я брошу курить, как только забеременею»;

«Верность как проявление уважения»;

«Я, в какой-то мере, не такая, как все»;

«Мне проще давать советы другим, чем самой себе».

Франческа избавилась от этих стереотипов, вырвалась из этой категории женщин. Таким женщинам невдомек, что они вступили на путь, в конце которого их ожидает истерический невроз. Франческа, по крайней мере, оградила себя от этого. Она не была истеричкой.

Франческа поняла, как важно в жизни найти собственную дорогу и не оглядываться на других людей. Думать о себе, о своей жизни вовсе не эгоизм. Эгоизм — это скорее когда человек занят исключительно самим собой. Она не знала, как ей изменить течение своей жизни, но поняла, как важно это сделать.

Чинция, например, прекрасный образец истеричной женщины. Позавчера я встретил Чинцию вместе с ее мужем Фабрицио. После бесконечных попыток завести ребенка их усилия наконец увенчались успехом. У них родился сын Маттео.

— Маттео, поздоровайся… Маттео, покажи, сколько тебе лет… Маттео, скажи отчетливо, как тебя зовут… Мат-те-о! Покажи, как ты играешь в индейцев, иа, иа, иа… Маттео, а как лает собачка? А киска что делает? Маттео, покажи, как ты умеешь танцевать… Маттео, подойди ко мне… Маттео, иди сюда…

Через четверть часа я уже старался незаметно сунуть Маттео деньги, чтобы он достал себе дозу крэка.

Когда Федерико сказал Франческе, что не семья должна быть мечтой, а человек, с которым можно разделить свою мечту, он, конечно, имел в виду и такую ситуацию.

У Чинции и Фабрицио, кроме сына, ничего больше нет. Когда Маттео немного подрастет, они, вероятно, сделают еще одного ребенка. Сын стал для них пищей, и они кормятся ею, сын дает им иллюзию, что их жизнь не проходит бесцельно. Это относится прежде всего к Чинции, которая как личность уже не существует, да она никогда ей и не была. Сначала она зависела от матери, потом привязалась к отцу, затем прилепилась к Фабрицио, теперь только «Маттео, Маттео, Маттео», а в конце жизни будет думать только о своих старческих болячках.

Сначала прекрасная дочь, потом прекрасная жена и сейчас прекрасная мама.

Она из тех мамаш, которые смотрят на сына как на ребенка, даже если тому уже стукнуло сорок лет. Чинция и Фабрицио ни на секунду не оставляют в покое беднягу Маттео. А как они будут страдать, если он не станет тем, кем они хотели его видеть. Такие родители пытаются заставить детей заниматься тем, о чем они сами мечтали, но потерпели неудачу. Я не знаю, каким я буду отцом, но обещаю тебе, Аличе: я постараюсь, чтобы у тебя был счастливый отец, а уж станешь ты счастливой или нет, будет зависеть во многом от тебя самой. Я же приложу все свои силы, чтобы тебя окружал одухотворенный, добрый и увлекательный мир, чтобы тебе всегда хотелось жить в нем, разделять его интересы и чувствовать себя спокойной.

После моего возвращения из Кабо-Верде прошло около двух лет, за это время я успел побывать и в других местах. Я ездил в Непал, Перу и в Новую Зеландию.

Мы с Франческой часто встречались и общались по телефону. Однажды, во время одной из моих поездок, мне захотелось вернуться домой, чтобы рассказать ей обо всем, что мне довелось увидеть и пережить. Я чувствовал, что меня постоянно тянет к ней. Франческа принадлежит к тому разряду женщин, которые никогда не утоляют вдоволь у мужчины жажду влечения, мужчины припадают к ним еще и еще раз. Я не беру случаи, когда мужчиной движет навязчивая идея или страх потерять свою девушку. С Франческой я никогда не чувствовал себя пресыщенным.

Она была чиста, как пробел между словами. В те дни Франческа хранила в себе скрытый источник любви, которая молила вдохнуть в нее жизнь. Ей надо было пробиться на поверхность. Есть люди, которые эмоционально похожи на фонтан: они изливают все, что у них есть внутри. Другие же, как Франческа, скорее похожи на колодец. Из них надо черпать. Их вода скрыта на большой глубине, им нужен человек, который поможет поднять ее наверх. Я не хотел, чтобы Франческа влюбилась в меня, я хотел, чтобы она полюбила себя. Полюбила жизнь. Иначе все опять превратится в краткосрочный контракт, как это уже когда-то с нами было. Любовь со сроком годности, любовь с реле времени.

Как-то Франческа призналась мне, что казалась себе более красивой, когда она была со мной. Я полагаю, что это происходит тогда, когда ты видишь свое отражение в глазах человека, который тебя любит. И только это я мог для нее сделать. Показать и помочь ей осознать ее естественную красоту. Все то, что я узнал за последнее время, стало для меня таким огромным открытием, что я не мог не поделиться им с тем, кого я любил. Но выбирать, как ей жить, должен был не я. Например, я вспоминаю, что многое, о чем мне говорила Софи, я уже слышал от Федерико, но все сказанное ею производило на меня такое впечатление, будто я слышу это впервые. Это связано с тем, что я, слушая Федерико, не был внутренне готов воспринимать его мысли. Его слова не затрагивали меня, даже более того, я машинально вставал в защитную позицию, оберегая себя.