«Жигулях», закурить, настроиться на «Маяк» и ни о чем не думать или думать о пустяках. Ну, на кой черт нужно было затевать этот визит в прошлое!

— А, это ты, — протянул мальчик, как будто он и не ожидал увидеть здесь никого другого, как только Семенова. — Я так и знал, что ты придешь. Какой ты стал старый!

«Какой же я старый», — чуть не возразил Семенов, но вспомнил, что у детей совсем иные представления о возрасте.

— Даже не верится, — сказал мальчик. — Не верится, что ты — это я через тридцать лет. А я — это ты тридцать лет назад. Или больше?

— Чуть меньше, — ответил Семенов.

— Ну, и как там у вас? — поинтересовался мальчик. — Чем ты занимаешься? Ты стал путешественником, как я хотел? Вернее, ты хотел?

— Да ведь нет такой профессии, — не очень уверенно объяснил Семенов. — Это скорее отдых, раз влечение, но не профессия…

— Когда ты был мной, ты так не думал, — огорченно заметил мальчик. — А кем же ты работаешь?

— Да там, в одной конторе… То есть я хотел сказать, в одном учреждении. Ничего особенного, печки-лавочки, не это главное.

— Очень жаль. — произнес мальчик. — Мне совсем не хотелось бы работать в «одной конторе»… Мне совсем не хочется становиться тобой.

— Никуда не денешься, придется. Только для тебя это будущее, а для меня настоящее. Кстати, а где наша мама?

— В институте. Она сегодня защищает диплом.

— А Виктор Николаевич? — вопрос вырвался у Семенова нечаянно.

— Кто это — Виктор Николаевич?

Деваться было некуда, и Семенов ответил:

— Мамин муж.

— Мамин муж — наш папа, — голос мальчика прозвучал строго.

— Они потом разведутся, — нехотя сказал Семенов. — И маминым мужем станет Виктор Николаевич. Вообще еще многое случится. Да ты не расстраивайся. Быть мною не так уж и плохо. У меня есть машина. Настоящая. Марки «Жигули».

— Таких машин не бывает, — улыбнулся мальчик. — Есть «Москвич». «Победа», «ЗИМ», а таких, как ты говоришь, не бывает.

— Будут. Ты даже не представляешь, что будет. Цветной телевизор, например, стереомагнитофон… Это не то, что старый патефон с иголками, какой у тебя сейчас. Впрочем, сам увидишь…

В эту минуту одна из дверей, выходящих в коридор, отворилась, и мимо Семенова пробежал старик Полозов в сатиновых шароварах, в майке, с полотенцем через плечо. «Господи, сколько же ему сейчас должно быть…» — подумал Семенов.

Мальчик снова занялся игрушкой.

— Ах да, меня ведь ждут в одном месте! — спохватился Семенов. — Я не собирался надолго, проезжал, дай, думаю, загляну, пока дом не сломали. Скоро этого переулка и не узнаешь.

Но мальчик уже не обращал на Семенова никакого внимания.

— Ладно, не буду мешать, пойду, — сказал Семенов, преодолевая внезапно возникшую неловкость.

И тем же путем, через кухню, выбрался на улицу. Была осень, какой-то молодой человек в джинсах сметал в кучу опавшие листья с тротуара.

Семенов подошел к машине и оглянулся на дом.

— Скоро сломают, не в курсе? — спросил он у молодого человека.,

— А кто ж его знает, — буркнул тот, не переставая мести. — Наверное, скоро. Месяц уже, как всех жильцов повыселяли.

— Ну да, конечно, архитектурной ценности не представляет, — сказал Семенов.

— Никакой ценности не представляет, — уточнил молодой человек. — Одно слово — клоповник.

Семенов сел в машину и включил зажигание.

Утро после конца света

Ночью, когда наступил конец света, Федор Федорович Кротов спал особенно крепко. Ему снилась старуха, продающая моченые яблоки на какой-то маленькой станции. Старуха была в телогрейке и резиновых сапогах.

— Зачем вы мне снитесь, бабушка? — спросил Федор Федорович. — У меня двухкомнатная квартира в Москве, полы лаком покрыты, зачем вы мне снитесь?

— А ты купи яблочка, гражданин! — проговорила старуха и захохотала, обнаружив во рту кривой, одинокий зуб.

Так что, можно сказать, Кротов конец света проспал. Ему наутро жена все рассказала.

— Вот тебе и небольшие осадки, — заключила она. — Уже за сутки предсказать ничего не могут. Тебе яйцо всмятку или яичницу?

— Всмятку, — отозвался Федор Федорович.

Покинув квартиру, Федор Федорович первым делом взглянул на электрический счетчик и остался недоволен: свет они в этом месяце жгли почем зря. Выполнив тем самым свой долг ответственного квартиросъемщика, Кротов продолжил шествие. Во дворе его окликнули:

— Федору Федоровичу — привет!

Это был Евгений Петрович Тю, занимавшийся по утрам оздоровительным бегом. Евгений Петрович собирался дожить до девяноста пяти лет, так как был записан в очередь на садовый участок, которая продвигалась медленно, очень медленно, гораздо быстрей шли годы, но Евгений Петрович был полон решимости.

— Привет, привет! — поздоровался Кротов.

— Рыбку когда поедем ловить? — подбежав, спросил Тю. — Мы в прошлое воскресенье с Фуфлыгиным ездили — он ничего, а я — пять окуней.

— Угу, — неопределенно ответил Федор Федорович.

— Ночью-то — слыхал? — спросил Тю.

— Слыхал, — сказал Федор Федорович.

— Как думаешь?

— Поживем — увидим, — сказал Федор Федорович.

На том они и разошлись.

Федор Федорович работал недалеко от дома: через мост перейти — и на месте. На улице было оживленно. Народ ел мороженое и тащил ковры. Некоторые ели мороженое и тащили ковры одновременно.

На мосту у перил стояли двое и глядели вниз, на воду. Часть их беседы Федор Федорович услышал.

— Ты за пятьдесят рублей прыгнул бы вниз? — спрашивал один.

— Нет, за пятьдесят не прыгнул бы, — признался другой.

— А за сто?

— И за сто не прыгнул.

— А за сто пятьдесят?

— За сто пятьдесят? — отвечавший задумался. — Нет, за сто пятьдесят тоже бы не прыгнул.

Естественно, Кротову было бы любопытно узнать, на какой сумме они могли бы сговориться, но дела увлекали его вперед.

Рабочий день в конторе уже начался. Контора располагалась в подвальном помещении, из ее окон были видны только ноги прохожих. Сейчас ноги были обуты по-весеннему.

Кротов руководил инспекцией по охране зеленых насаждений. В этом деле он ничего не понимал, так как прежде возглавлял банно-прачечное хозяйство. Впрочем, и в нем Кротов был мало сведущ. Кротов вообще ничего ни в чем не понимал и поэтому мог заниматься чем угодно.

Едва Федор Федорович занял место в своем кабинете, вошел заместитель и положил на стол стопку бумаг, нуждавшихся в подписи.

Кротов углубился в первую.

— Да что ж это делается, товарищи дорогие! — воскликнул он через пять минут внимательного изучения. — Что ж вы мне подкладываете?

— Так ведь это, Федор Федорович. — замялся заместитель. — Сами знаете…

— Нет, нет и нет. — Кротов категорически отодвинул от себя стопку. — Сколько раз можно говорить! Поля, братцы мои милые, поля отступайте, как полагается — четыре сантиметра от края страницы, а без этого и на глаза мне не показывайтесь.

Заместитель