Эту самую «революцию» (то есть контрреволюционное выступление против Советского государства) эмиграция ожидала со дня на день. Любой, самый вздорный слух о «восстаниях» внутри Советской России, многократно усиленный эхом эмигрантских газет, разносился в мгновение ока от Варшавы до Парижа. Белогвардейская, эсеровская агентура, а также разведывательные службы империалистических держав внимательно следили за событиями в Кронштадте. Уже 12 февраля «Воля России» поместила короткую заметку под симптоматическим заголовком «Восстание в Кронштадте», через три дня еще одна заметка: «Подробности восстания в Кронштадте». [430] Это «восстание», равно как и его «подробности», было чистейшей газетной уткой. Однако в данном случае не было дыма без огня…

Более или менее достоверные известия о начале кронштадтского мятежа появились в белогвардейской прессе сравнительно поздно — не ранее 6 марта. [431] Это объяснялось тем, что между Советской Россией и капиталистическим Западом в условиях продолжающейся империалистической блокады в ту пору всякого рода политические и культурные контакты были сведены до минимума. В советской печати о мятеже в Кронштадте» «Петроградская правда» сообщила 3 марта, а центральные газеты — на другой день. Однако для белоэмигрантской прессы источниками информации сделались не только материалы советской периодики (ссылок на нее почти не встречается) и не сообщения РОСТА. Основным источником стали передачи кронштадтской радиостанции. Уже говорилось, что первое такое сообщение было принято ревельской радиостанцией в ночь на 4 марта и опубликовано 7 марта, а всего зарегистрировано шесть передач мятежников, направленных непосредственно для Запада. [432] Передачи эти были весьма кратки и носили сугубо пропагандистский характер, искажавший реальный ход дел. Эмигрантская печать питалась также сообщениями своих корреспондентов и корреспондентов буржуазных газет и телеграфных агентств, аккредитованных в столицах прибалтийских государств. Впрочем, информированность этих корреспондентов о кронштадтских событиях в первые дни тоже была практически равна нулю.

В связи с этим, а также при огромном старании выдать желаемое за действительное эмигрантская печать потчевала своих читателей преимущественно всякими вздорными домыслами. Даже «солидный» «Руль» печатал в те дни:

«По сообщениям рижского корреспондента «Times», Петроград, за исключением двух вокзалов, находится в руках восставших». [433]

Эмигрантские газеты помещали следующую информацию: в «Последних новостях» под рубрикой «Дни революции» шли телеграммы со следующими заголовками: «Убийство Петерса», «Арест Каменева» (имеется в виду С. С. Каменев) и т. п.; [434]«Последние известия» — «Петропавловская крепость сильно пострадала от кронштадтской тяжелой артиллерии»; [435]«Голос России» — в Петрограде «почти все мосты в руках революционеров» (так именовала кронштадтских мятежников «левая» эмигрантская печать) и далее — «Революционеры заняли Сенат, Адмиралтейство, Зимний дворец. Большевики держатся в Петропавловской крепости, где засел Зиновьев с несколькими сотнями оставшихся верными красноармейцев» [436] и т. д.

К мятежному Кронштадту сразу же со всех сторон устремилась масса разного рода эмигрантских, европейских и американских корреспондентов. Основным местом их дислокации сделалась Финляндия. Отсюда было всего несколько верст до острова Котлин. На финские берега уже потянулись посланцы из мятежной крепости, уже дали свои первые интервью. Гельсингфорсский «Путь» сообщал 17 марта: «…В Териоки прибыло множество финляндских и иностранных журналистов, откликнувшихся на призыв кронштадтского радио посетить восставшую крепость. Но до сих пор организация посещения наталкивалась на известные трудности». [437]

Однако несмотря на эти «известные трудности», некоторые корреспонденты все же успели побывать в мятежном Кронштадте. О беседе с С. Петриченко, состоявшейся 12 марта, сообщала «Воля России». [438] Другие эмигрантские газеты перепечатывали интервью, взятые в Кронштадте одним финским журналистом, [439] корреспондентом «Чикаго трибун» [440] и некоторыми иными. Связь с мятежной крепостью устанавливалась, что называется, напрямую, но… но очень скоро многочисленные корреспонденты, собравшиеся на финском берегу, получили неограниченные возможности брать интервью у главарей и рядовых участников мятежа, когда 8 тыс. их бежало из Кронштадта, взятого советскими войсками. Вот тогда эмигрантская печать запестрела разного рода материалами, которые (при критическом, разумеется, к ним отношении) действительно представляют собой исторический источник для изучения внутреннего положения мятежной крепости.

Известия о неудаче первого наступления советских войск на Кронштадт 8 марта вызвали подлинное ликование в кругах эмиграции. В те дни «Руль» в приподнятом тоне писэл: «Во всех здешних русских организациях наблюдается большое оживление. Идут заседания. Ведутся переговоры об объединении деятельности». [441] И действительно, «оживление» было необычайным.

Почти вся белоэмиграция в те дни объединилась в своем стремлении раздуть тлеющие угли кронштадтского мятежа в новый костер гражданской войны. У мятежников появились весьма респектабельные друзья — либеральные кадеты и кадетствующие либералы, меньшевистские политиканы и отставные эсеровские заговорщики, биржевые маклеры и вчерашние белогвардейцы. Все они ныне горячо аплодировали новоявленному «ревкому», хотя еще вчера само это слово произносилось с зубовным скрежетом.

«Совет послов» в Париже, состоявший из бывших царских дипломатов, собрался в связи с кронштадтским мятежом на специальное заседание, а затем направил в Вашингтон «телеграмму «российскому послу» Б. А. Бахметьеву, в которой указывалось, «что сочувствие Америки может во многом способствовать успешному исходу борьбы против большевистской тирании». [442]