Но говорила Чарли все еще ясно.

– Скажи Меган, что я наконец-то закончила для нее рисунок, – сказала она.

– Она здесь, милая, – сказала Бах. – Можешь сказать ей сама.

– О-о. – Чарли облизнула губы сухим языком и посмотрела по сторонам. – Я плохо вижу. Ты там, Меган?

– Я здесь.

– Спасибо, что попыталась.

Она закрыла глаза, и Бах на миг подумала, что Чарли скончалась. Но она снова открыла глаза.

– Анна-Луиза?

– Я все еще здесь, дорогая.

– Анна, что будет с моими собаками?

– Я о них позабочусь, – солгала она. – Не волнуйся.

Ей как-то удалось сохранить голос ровным. Ничего труднее ей делать не приходилось.

– Хорошо. Тик-Так скажет, каких из них надо разводить. Они хорошие собаки, но не позволяй им разбаловаться и сесть тебе на голову.

– Не позволю.

Чарли закашляла, а когда смолкла, то показалось, что она стала чуть меньше. Она попыталась поднять голову, не смогла и опять закашляла. Потом улыбнулась – легчайший намек на улыбку, – но этого хватило, чтобы разбить сердце Бах.

– Схожу повидаться с Альбертом, – сказала она. – Не уходите.

– Мы здесь.

Чарли закрыла глаза. Она продолжала неровно дышать еще более часа, но глаза уже больше не открыла.

* * *

Заниматься чисткой и заметанием следов Бах предоставила Гэллоуэй. Себя она ощущала безразличной, непричастной. И продолжала видеть Чарли такой, какой увидела впервые – размалеванной дикаркой в окружении черной волны собак.

Когда Гэллоуэй улетела, Бах осталась в Моцартплаце, решив, что Гэллоуэй даст ей знать, если нужно будет освободить квартиру. Она вернулась к работе, получила предсказанное Гэллоуэй повышение и начала интересоваться своей новой работой. Ральфа она выселила из своей старой квартиры вместе со штангами, но продолжала платить за нее арендную плату. Моцартплац стал ей нравиться даже больше, чем она ожидала, и она со страхом ожидала того дня, когда Гэллоуэй соберется продать эту квартиру. Там имелся широкий балкон с растениями в горшках, где она могла сесть, задрав ноги и устремив взгляд выше окружающей ее суеты, или опереться локтями о перила и плюнуть в озеро милей ниже. Впрочем, к погоде придется привыкать, если ей когда-нибудь окажется по карману свое жилье в этом месте. Управляющая компания рассылала по почте расписания дождей и сильных ветров, и она честно вывешивала их в кухне, а потом всегда забывала и промокала насквозь.

Недели превратились в месяцы. В конце шестого месяца, когда Чарли больше не вторгалась в сны Бах, объявилась Гэллоуэй. По многим причинам Бах была не в восторге, увидев ее, но сохранила достойный вид и пригласила ее войти. На этот раз гостья была одета по земной моде и смотрелась намного сильнее.

– Не могу остаться надолго, – сказала она, усаживаясь на диван, который Бах втайне начала считать своим. Она достала из кармана документ и положила его на столик возле кресла Бах. – Это свидетельство о регистрации права собственности на эту квартиру. Я выписала его на тебя, но пока не зарегистрировала. Есть разные варианты, как это сделать, для налоговых целей, поэтому я решила посоветоваться с тобой. Я говорила, что всегда оплачиваю свои долги. Надеялась сделать это для Чарли, но это оказалось… словом, это было скорее то, что я делала для себя, так что это не в счет.

Бах была рада, что она это сказала. Потому что гадала, не будет ли вынуждена ударить ее.

– Это не оплатит то, что я должна тебе, но это начало. – Она взглянула на Бах и приподняла бровь. – Это начало, и неважно, принимаешь ты это или нет. Я надеялась, что ты не будешь слишком уж несговорчивой, но имея дело с лунатиками – или мне следует говорить о гражданах Луны? – я обнаружила, что никогда нельзя быть слишком уверенной.

Бах помедлила с ответом, но лишь на долю секунды.

– Лунатики, лунарии… да какая разница? – Она взяла документ. – Я его принимаю.

Гэллоуэй кивнула и достала конверт из того же кармана, где находился документ. Она откинулась на спинку и какое-то время подыскивала слова.

– Я… подумала, что должна рассказать о том, что сделала.

Она подождала, и Бах кивнула. Обе знали, не упоминая имя Чарли, о чем пойдет речь.

– Собаки были безболезненно усыплены. Из хабитата выпустили воздух, облучали около месяца, потом заново активировали. Я запустила в него несколько животных, и они выжили. Тогда я послала внутрь робота на гусеничном ходу, и он доставил мне вот это. Не волнуйся, они были проверены множеством способов, и они абсолютно чисты.

Она достала из конверта несколько листов бумаги и разложила их на столике. Бах наклонилась и посмотрела на карандашные наброски.

– Помнишь, она сказала, что наконец-то закончила рисунок для меня? Я его уже взяла. Но были и другие, а на одном было написано твое имя, вот я и подумала, не захочешь ли ты взять любой из них?

Бах уже заметила тот, который хотела. Это был автопортрет, только голова и плечи. На нем Чарли едва заметно улыбалась… или нет? То был особый рисунок – чем дольше она на него смотрела, тем труднее было сказать, о чем Чарли думала, когда его рисовала. Внизу была надпись: «Анне-Луизе, моему другу».

Бах взяла его и поблагодарила Гэллоуэй, которой, похоже, столь же не терпелось уйти, как Бах хотелось, чтобы она ушла.

* * *

Бах налила себе выпить и села в «свое» кресло в «своем» доме. Чтобы к такому привыкнуть, уйдет какое-то время, но это будет приятное привыкание.

Она взяла рисунок и стала рассматривать его, потягивая напиток из бокала. Нахмурившись, она встала и прошла через раздвижные стеклянные двери на балкон. Там, в более ярком свете атриума, она подняла рисунок и присмотрелась внимательнее.

Позади Чарли кто-то был. Но может, и не был. Возможно, она начала что-то рисовать, потом стерла и начала заново. В любом случае, на листе оказалась еще одна паутина линий, очень близкая к окончательному рисунку, но немного другая.

Чем дольше Бах на нее смотрела, чем больше убеждалась, что видит женщину гораздо старше, ту женщину, какой Чарли никогда не имела шанса стать. На вид чуть меньше сорока – почти ровесницу Бах.

Анна-Луиза глотнула из бокала и собралась вернуться в комнату, когда порыв ветра вырвал рисунок из ее руки.

– Проклятая погода! – крикнула она и попыталась схватить листок.

Но тот уже улетел на двадцать футов, кувыркаясь и падая. Вскоре никакой надежды вернуть его не осталось.

Испытала ли она облегчение?

– Хотите, я его поймаю?

Вздрогнув, она посмотрела вверх и увидела мужчину в полетной сбруе, который сумасшедше хлопал крыльями, чтобы зависнуть на месте. Эти летательные конструкции требовали огромного количества энергии, и этот тип показывал, что она у него есть – накаченные бицепсы, огромные мышцы бедер и бочкообразная грудная клетка. Сверкали металлические крылья, поскрипывали кожаные ремни, стекали капли пота.