Миссис Сагден задавалась вопросом, выйдет ли в такую погоду тот мужчина. Делать свое дело — ведь об этом думалось именно как о деле — ему, конечно, приятнее, когда на улице ясно и сухо. С другой стороны, чем лучше погода, тем больше людей, нежелательных наблюдателей. От недавнего дождя в районном парке должно быть мокро. С возрастом миссис Сагден приобрела свойства ходячего барометра. Тазобедренные суставы надежно давали знать, что скоро упадет давление или похолодает. Перед грозой начиналось нытье в носовых пазухах, когда еще только набегали первые тучки. От расплывшейся шеи к ключицам и дальше к плечам будто протянулся своеобразный громоотвод. «Здорова, и слава богу», — часто говорила она. Эту фразу слышали Джеймс и Элисон, когда звонили, фармацевт из аптеки, соседка из квартиры напротив. Соседку миссис Сагден категорически недолюбливала. Разве может понравиться, если несет табаком? Что более прискорбно, грубоватость и худшие лондонские манеры. Ни то ни другое не было свойственно миссис Сагден, хоть она и прожила здесь, в Лондоне, бо́льшую часть своей шестидесятитрехлетней жизни. Но сохранить здоровье еще не значило, что разные части тела не будут то и дело о себе напоминать. Тело, как ни досадно, уже напрочь лишилось былой гибкости и все больше становилось обузой. Между ним и окружающим миром появились многочисленные препятствия. Словно спящая в холодную погоду улитка, оно отгородилось заслонкой. В детстве миссис Сагден нередко наблюдала за такими улитками. Да, зрение уже не то, стала плохо видеть вдаль, фокусировать взгляд труднее. От долгой ходьбы тянет в пояснице. И на прогулке в парке уже только через силу получается задрать голову, чтобы посмотреть, как копошится в гнезде серая ворона или парит в вышине пустельга.

— Ну? Что он сегодня делать будет? — обратилась она к Вольфгангу, который прильнул к полу, нетерпеливо скалясь и торопя с выходом. — Где будет дожидаться?

Как и каждый день, она мысленно перебирала самые подходящие для него места в округе. Вот неопрятный подземный переход с темными лужами и вечным запахом мочи — безобразно, на его месте она бы сюда не заходила. Но он-то не она, вот в чем вся штука. Он темноту, может быть, любит, а то и запах такой считает уютным. У пруда — рощица. Все кусты унизаны пестрыми пакетами из-под чипсов и крекеров, на шипастых ветках торчат обрывки выцветшей ткани, жестянки из-под колы, прочая мусорная мишура. Да, такую обстановку он, надо думать, и любит, земля поблизости разрыта коммунальщиками, у воды — пышные заросли рододендронов.

Однажды в этой рощице появился мужчина на велосипеде — да, таким он вполне может быть. Медленно-медленно проехал мимо нее. Был погожий, кажется, полдень. Вольфганг возился в кустах. Мужчина огромного роста, в спортивной майке, джинсах и грубых ботинках, катил еле-еле, неровно и смотрел на нее в лоб — наверно, учуял, что ей не по себе. Он был кудрявый, с проседью, а кожа — желтушного глинистого оттенка. Она ловко вынула свисток и позвала Вольфганга. Свисток у нее остался от работы на школьной спортплощадке: с его помощью она, бывало, разгоняла хулиганские потасовки, а чаще — давала сигнал к началу нетбольных матчей. Шарик — сухая горошина — пронзительно забился в горлышке свистка, и собака тут как тут. Мужчина уехал прочь, но не успела миссис Сагден выйти из рощицы, как вернулся и снова миновал ее, так же угрюмо уставясь. Мужчина знал, что она боится, это было ему приятно. Но и только. Миссис Сагден неуклюже побрела дальше в своих сапожках на молнии. Но тот, кто появится, может быть, и не велосипедист. Он вообще не всегда один и тот же. Он то негр, то белый, то мулат, то какого-то неопределенно-землистого цвета, то худой угреватый юнец, то пожилой любитель прогулок, с круглой бритой головой, в кожаной куртке и кроссовках. С собой он мог нести портфель, полиэтиленовый пакет с добычей из мусорных баков, иногда — нож. В его распоряжении было сколько угодно времени, чем не могла похвастаться миссис Сагден. Ее одинаковые дни, словно леска, продергивались сквозь череду эмалированных бусин, в каждой из которых светится включенный телевизор. С каждым днем ее страх перед неизвестным мужчиной понемногу нарастал и умозрительные картины встречи с ним становились все ярче, занимали все более значимое место в ее воображении. Как женщина благоразумная, миссис Сагден понимала, что этот человек — не более чем навязчивая идея. Но изгнать его было выше ее сил. Вот вчера в местной газетке написали про изнасилование в парке. Жертва — женщина (48 лет) — вышла на пробежку, ее повалили на землю регбийным приемом. Затем — изнасилование малолетки (15 лет) на бетонном пустыре за супермаркетом. Кто поручится, что и ее он не поджидает, что она ему случайно не подвернется?

Миссис Сагден боялась выходить из дому. Вольфганг недоумевал, к чему эти новые промедления перед каждой прогулкой. На всех книгах уже не оставалось ни одной пылинки, серебряный заварочный чайник натерт до блеска, но она считала нужным еще раз все обойти и обмахнуть, еще немного полить фикус. Квартира была опрятная, хоть и маленькая: две комнаты и тесная кухня. Там стояла стиральная машина и сушилка — подарки Джеймса и Элисон на новоселье. Она сюда въехала после смерти Брайана и продажи большого дома. Из-за стиральной машины миссис Сагден тоже чего-то беспричинно стыдилась: это был автомат, от нее ничего не требовалось. Раньше, с полуавтоматом, раз в неделю всегда устраивалась большая стирка, хозяйка брала деревянные щипцы и заботливо извлекала из дымящейся мыльной пены тяжелую одежду и бережно перекладывала из одного отделения в другое. Лучше бы Джеймс и Элисон сами почаще приезжали, а без новой стиральной машины она обошлась бы. Но Джеймс работал в Саудовской Аравии, а Элисон с утра до вечера преподавала. К тому же она считала, что миссис Сагден на нее давит. Как они ни пытались, ничего поделать не могли, ясно было, что это само собой так складывается. На Рождество и иногда на Пасху дочь оставалась у нее, но уже через пару дней они сторонились друг друга и злились по мелочам. Миссис Сагден раздражало, например, что дочь не вытирает столовые приборы полотенцем, а кладет их на сушилку и на них остаются от воды разводы. Элисон же едва не выходила из себя, когда мать вмешивалась в ее кухонные дела, предлагала помочь с посудой, почистить картошку. Дочь видела в этом укор и напрягалась, ожидая замечаний. Обе они в силу рода занятий давно привыкли вести себя так, чтобы никто даже не подумал возражать.

Вольфганг заскулил. Он был настоящий бордер-колли, обученный для пастушьей работы. Красивый пес с умными янтарными глазами, острой мордой и ушками, окрас — черный с белыми пятнами и подпалинами, хвост был правильной изогнутой формы и с белым кончиком, а шерсть вокруг шеи и на груди образовывала сияющий воротник. Часто вел себя неуравновешенно. Однажды прокусил носок почтальону, цапнул за задницу участкового полицейского, заглянувшего к ним во время обхода. Тот перенес нападение стоически и великодушно отметил, что собака полезная. Элисон говорила, что эта собака не для квартиры. Миссис Сагден соглашалась. Но с собакой ей жилось спокойнее, и в обмен на чувство защищенности ей приходилось, выгуливая пса, появляться в парке, спускаться в грязный переход, проходить замусоренную рощицу, бродить среди упругого вереска, по песчаным ямам.

Она понимала, что нежелание выходить из дому — иррационально, хоть и по-своему логично. Сколько было случаев, когда женщину поджидали в темноте или шли за ней до двери, а когда она, ни о чем не подозревая, открывала, заталкивали внутрь; и сколько раз с презрением преодолевались запертые окна и двери. И все же миссис Сагден было спокойнее в четырех стенах. Среди прочего потому, что это были владения Вольфганга и на любой стук и шорох или просто когда чуял человека за дверью он закатывал скандал с лаем, рычанием и воплями. Бросал грозный вызов неизвестным посягателям. Миссис Сагден слышала, что в одном из районов Лондона — в Бренте или еще где-то — злоумышленники вламываются лишь в 2 % домов, где есть собака, и в 75 % домов без собак. Так что у них с Вольфгангом в их закутке сохранялись неплохие шансы остаться невредимыми. Но там, на улице, все иначе. У других женщин, кстати, подобного рода страхи были устроены совсем не так. Они боялись, что в квартире отступать некуда, что их настигнут в собственной постели, осквернят их родной ковер и что даже верные кухонные ножи будут обращены против них. Но у миссис Сагден дома сердце билось ровно, как ее же часы. Тревожно было, только когда она запирала дверь или, закрывая окно, касалась ладонью его холодного стекла, за которым тяжелел мрак ночи со всеми ужасами мира внешнего. Страх просачивался даже через рифленое стекло окошка уборной. Но все-таки опасной встречи она ждала именно на открытом воздухе. Именно там ее дыхание делалось короче и отрывистее, сердце словно разбухало и стучало маленькими резкими толчками. Все внутри, как паутиной, затягивало какой-то тревожной дурнотой. В случае чего миссис Сагден физически не смогла бы даже убежать, она знала это и опять-таки стыдилась. Страх и стыд — неужели в жизни больше ничего не осталось? Привычно отогнав от себя эти чувства, миссис Сагден надела пальто. Вольфганг завился вокруг хозяйки, высоко подпрыгивая от радости. Она нацепила шерстяную шапочку и смотала поводок.