— Ты шутишь, — сказала она маме, качая головой. — Мы идем в театр, а не на церемонию вручения «Оскара».

— Ты сейчас без мужчины, — заявила Мария, выходя из ванной. Хотя она и улыбалась, взгляд у нее был грустный. «Жизнь изменилась, — говорил этот взгляд, — хочешь ты того или нет». — Мистер Таннен из скобяной лавки сказал мне, что Томми Матуччи о тебе спрашивал.

Энджи пропустила это замечание мимо ушей. В ее первоочередные планы не входило свидание со своим возлюбленным из старших классов.

— Значит, ты думаешь, что, если я буду выглядеть как дорогая проститутка — или как голливудская знаменитость, что практически одно и то же, — я найду дорогу к новой жизни? — Энджи хотела, чтобы ее слова прозвучали беззаботно, но, когда она произнесла «новая жизнь», все ее веселье, пусть и напускное, улетучилось.

— Я думаю, — медленно произнесла мама, — что настала пора посмотреть вперед, вместо того чтобы постоянно оглядываться назад. То, что ты сотворила с рестораном, — это потрясающе. Вечера встреч имеют большой успех. Ты собрала огромное количество вещей, их хватит, чтобы одеть почти всех детей города. Так что радуйся.

Энджи сочла, что это хороший совет.

— Я люблю тебя, мама. Я тебе об этом не говорила?

— Говорила, но редко. Пошли. Твой отец сказал, что мы опаздываем.

Они добрались до театра менее чем за пятнадцать минут. Показав свои билеты контролеру, они оказались в очень красивом фойе, полном народу.

— Ему здесь всегда так нравилось, — сказала мама. — Он всегда покупал программку — они здесь очень дорогие, — а потом никогда не выбрасывал ее. У меня в кладовке их целая стопка.

Энджи обняла маму за плечи и на мгновение прижала ее к себе.

— Он сразу повел бы нас в буфет.

— Вот и пойдем за ним.

Протолкавшись через толпу, Энджи купила два бокала белого вина, и они с мамой прогуливались по фойе, потягивая вино и любуясь позолоченной отделкой стен.

В четверть восьмого пригасили свет, и они поспешили к своим местам в четвертом ряду. Стук дамских каблуков, шарканье мужских ботинок, шепот, шорох нот в оркестровой яме — все эти звуки сплетались в один, столь характерный для любого театра.

И вот начался спектакль.

В течение часа зрительный зал не издавал ни звука, захваченный действием, которое разворачивалось на сцене. В антракте, когда включили свет, Энджи спросила у мамы:

— Ну и что ты думаешь?

Мама плакала.

Энджи все поняла: музыка высвободила глубоко спрятанные эмоции.

— Ему бы ужасно понравилось, — проговорила мама.

Энджи похлопала маму по руке:

— Вот ты ему все и расскажешь.

Мама повернулась к ней. За стеклами очков блеснули полные слез глаза.

— В последнее время он разговаривает со мной очень редко. Он говорит: «Мне пора, Мария». Даже не знаю, как я буду жить одна.

Энджи понимала, какое именно одиночество имеет в виду мама. Иногда оно причиняет боль, которую просто невозможно вынести, и спрятаться от нее некуда. Приходится просто ждать, когда она пройдет.

— Мама, ты никогда не будешь одна. У тебя есть дети и внуки, друзья и семья.

— Это совсем другое.

— Нет.

Мама ничего на это не возразила. Так они сидели и молча вспоминали, пока мама не сказала:

— Ты могла бы принести мне что-нибудь выпить?

— Конечно.

Энджи прошла до конца ряда и смешалась с толпой. У двери она на секунду остановилась и оглянулась.

Мама была единственной, кто остался сидеть в четвертом ряду. Она выглядела маленькой и сидела ссутулившись. И разговаривала с папой.

Энджи поспешила в буфет. Там было не протолкнуться.

И тут она увидела его.

Энджи затрепетала, но приказала себе успокоиться.

А он выглядит великолепно.

Дыши, дыши, гони из сердца боль!

Он всегда отличался привлекательностью, она в жизни не встречала более красивого мужчины.

Энджи вспомнила, как они познакомились много-много лет назад на Хантингтон-Бич. Она тогда училась серфингу, но у нее ничего не получалось. Огромная волна сбросила ее с доски, утянула за собой под воду и принялась крутить и швырять во все стороны. Она испугалась, запаниковала и потеряла ориентацию. Неожиданно сильная рука схватила ее за запястье и вытащила на поверхность. И она обнаружила, что смотрит в удивительные глаза, голубые-голубые…

— Конлан. — Энджи произнесла его имя тихо, словно не поверив, что там, у стойки, действительно он, словно решив, что вообразила его.

Она сделала шаг к нему, и он увидел ее.

Они мгновение смотрели друг на друга, затем ринулись друг другу навстречу, будто спеша обняться, потом вдруг замерли. Они напоминали электронные игрушки, которые хотят двигаться, но не могут, потому что их поставили на паузу.

— Рад видеть тебя, — сказал Конлан.

— Я тоже рада тебя видеть.

Повисло неловкое молчание. Энджи уже жалела, что пошла в буфет, что не сбежала, когда увидела его.

— Как дела? Все еще в Вест-Энде?

— В порядке. Оказалось, у меня есть способности к ресторанному бизнесу. Кто бы мог подумать?!

— Твой отец, — сказал Конлан, этими двумя словами давая ей понять, что он ничего не забыл.

— Верно. Ну а как у тебя?

— Хорошо. Я пишу серию статей об убийце с автострады. Читала?

Энджи с сожалением покачала головой. Когда-то она была его первой читательницей.

— В последнее время я больше интересуюсь местными новостями.

— А, понятно.

У Энджи снова сжалось сердце. Для нее было страшной мукой стоять так близко к нему. Пора уходить, подумала она, иначе она растеряет остатки гордости.

Однако вместо этого она, неожиданно для себя, спросила:

— Ты один?

— Нет.

Энджи кивнула, вернее, едва заметно дернула головой:

— Ну да, конечно. Ладно, я… — Она собралась уходить.

— Подожди. — Конлан взял ее за руку.

Она замерла, опустила взгляд на его сильные загорелые пальцы, казавшиеся просто шоколадными на фоне ее бледной кожи.

— Как ты? — спросил он, придвигаясь ближе. — На самом деле?

Энджи ощутила запах его одеколона. Это был тот самый дорогой аромат от «Дольче и Габбаны», который она купила ему на прошлое Рождество. Она вгляделась в его лицо, увидела темную, плохо выбритую полоску волос на подбородке. Наверняка спешил. Это всегда было его проблемой, он все делал второпях. Ей приходилось каждое утро смотреть, как он побрился.