Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы все изменились, Джузеппина. Война всегда что-то меняет в людях. – Он подумал о своей матери. Будь она жива, изменилась бы она? Он с нежностью вспомнил ее еще молодое лицо со следами усталости, ее мягкие каштановые волосы, красиво собранные на затылке в пучок. «Мама», – мысленно произнес он, и его охватило волнение.
– А наша мебель? – спросила сестра, показывая на убогую обстановку.
– Кто-нибудь заберет ее себе, – небрежно ответил Чезаре под недоверчивым взглядом сестры.
– Так, значит, мы и в самом деле богаты, – пробормотала она с некоторым опасением.
Парень улыбнулся.
– Скажем так – обеспечены.
– А как же мамины вещи? – Тугой комок сдавил Джузеппине горло, она едва не расплакалась. – Ведь это мамины вещи, – повторила она, подавляя рыдания. Ее страшил такой внезапный разрыв с прошлым, и она хваталась за любой предлог, чтобы задержаться в нем еще на какое-то время.
– Даже если мы будем цепляться за свое горькое прошлое, – произнес Чезаре, – оно все равно от нас убежит. И слава богу.
– Хорошо. Пусть все так и будет, – помолчав, согласилась она. – Оставим все вещи соседям. Кроме свадебной фотографии.
Она пошла в комнату матери за фотографией, которая вызывала у бедной Эльвиры так много воспоминаний. На ней Чезаре снова увидел мать молодой и красивой, в платье с узкими рукавами, застегнутом у ворота золотой брошью, которую Анджело ей подарил. Анджело, его отец, кроткий великан, стоял рядом с выражением наивной важности на лице. Это был добрый малый, но без особого полета – рабочая лошадка, как впервые подумал он об отце.
– Мы оправим ее в серебряную рамку, – сказал он, возвращая сестре фотографию. Наморщил лоб, вгляделся получше в снимок и передумал. – Нет, мы оставим все так, как есть. Мама не поменяла бы эту простую рамку даже на золотую.
– Сделаем так, как ты решил, – сказала Джузеппина, взгляд которой все время останавливался на пестрой расцветке банкнот.
– Возьми их, – велел ей брат, – и с этого момента ты будешь вести дом.
– Я буду записывать все расходы, так ты сможешь проверить их. – Это было доказательство усердия и послушания.
– Никому не говори об этих планах, – предупредил он. – Новый дом – новая обстановка. То, что люди должны знать, – добавил он строго, – я сам им скажу. Пока ты соберешь тут свои вещи, я схожу к дону Оресте. Хочу поздороваться с ним.
– Значит, ты вернулся, – улыбаясь, сказал ему старый священник. – И вернулся мужчиной. Ты кажешься сыном синьора. А это? – спросил он, показывая на шрам, который виднелся на правой щеке.
– Так, царапина, – постарался избежать докучного разговора о войне Чезаре.
– Я рад снова видеть тебя, – радушно похлопал его по плечу дон Оресте. – Ты изменился, но глаза остались все те же: голубые, прозрачные и твердые. – Сын доброй Эльвиры, этот гадкий утенок из барака у Порта Тичинезе, уже превратился в лебедя, но дон Оресте не знал еще, в белого или в черного.
Они сидели, старик и юноша, в полутьме ризницы, пахнущей ладаном и тем особым запахом, что исходит от дубовых шкафов с церковной утварью. Дон Оресте разлил по бокалам вино из старой темной бутылки.
– Я не большой любитель, – извинился Чезаре.
– Капля вина, оставшегося от святой мессы, не может повредить.
– Дон Оресте, я уезжаю отсюда, – пригубив вино, объявил Чезаре.
У священника было много вопросов, но он знал, что Чезаре не щедр на подробности и никогда не заведет долгого разговора, когда можно обойтись коротким.
– Значит, ты покидаешь наш квартал, – сказал он. – Ты уверен, что поступаешь правильно?
– Ошибается даже священник на мессе, дон Оресте. Я делаю то, что мне кажется… – Он отпил еще немного вина. Оно было хорошее, натуральное и какое-то искреннее, каким бывает простой и бесхитростный человек.
– То, что тебе кажется более правильным? – закончил за него дон Оресте.
– То, что мне кажется удобным для меня, – уточнил юноша.
– Удобство и правильность, бывает, следуют разными путями.
– Не спрашивайте меня о том, чего я не знаю, – ответил Чезаре с улыбкой.
– Но я у тебя ничего и не спрашиваю. Ты многому научился за эти два года. Твой голос звучит по-другому. – И это было правдой: Чезаре казался другим человеком.
– Я видел много книг, но выбрал для себя мало, зато все время держал глаза открытыми. – Чезаре вернулся с фронта всего с пятью книгами, бутылкой коньяка и подарками для друзей.
Из высокого церковного окна виднелось хмурое небо.
– Боюсь, что зима в этом году будет суровой, – перевел разговор на другое священник, – кругом столько нищеты, даже небо плачет. Прежде мы говорили: потерпите, пока кончится война. Теперь она окончилась, и просим людей затянуть пояса, чтобы возместить ущерб, который она нанесла. Едва мы кончили воевать, как сами тут же разделились на белых и красных. Поговаривают о забастовках, призывают, как в России, к революции. Из России, сын мой, исходят великие искушения, но не свергая правительства и проливая кровь, освобождается человек от нищеты. Любовь, а не насилие спасет мир. – Священник снял очки и принялся своим клетчатым носовым платком протирать стекла. – И уж, конечно, не нам – не бедному священнику и не юноше, хоть и с сильной волей, – переделывать судьбы мира. Война изменила многое, но, увы, изменила не к лучшему.
– Для кого-то и к лучшему, – возразил Чезаре, – но все же мало тех, кому повезло.
– Как бы то ни было, оставим вечные проблемы: нищету духовную и материальную. В нашей маленькой пастве, хоть это и слабое утешение, нищета в основном материальная. – Почти все его прихожане были добрыми христианами.
– Я не забуду, что родился здесь, – сказал Чезаре, – не забуду своих друзей и всех тех, кто помогал моей семье, моим братьям.
– Для них было сделано все возможное: пусть господь примет их души. – Священник воздел глаза и руки к небу.
– Да, дон Оресте. – Чезаре вытащил из кармана пиджака конверт. – Я не знаю, как возместить эти добрые дела, вы знаете это лучше меня. – И уверенной рукой протянул конверт священнику.
В конверте была значительная сумма.
– Я могу взять эти деньги? – спросил он, вкладывая в этот вопрос еще один: праведным ли путем получены они?
– Я их заработал, торгуя вином. – Это было сказано честным тоном.
– Хорошо. И я принимаю их как честные деньги, – сказал дон Оресте, который, возможно, еще и испытывал некоторые сомнения.
– Я их заработал, торгуя вином, – повторил Чезаре. – «Но существуют ли честные деньги, кроме тех, что зарабатывали мой отец и моя мать? – подумал при этом он. – Можно ли считать честными деньги от военных поставок или от фармацевтики Кастелли?» – Он многое усвоил за эти годы, но никто не мог объяснить ему, как человек становится богатым. Всегда есть тайна у истоков любого состояния. За свои дела он уже просил прощения у бога.