– Почему так происходит?

– Очень просто, и мы, и они несут свой порядок. Черный или белый – другой вопрос, но порядок остается порядком. Наш мир более устойчивый и структурированный, чем ваш. Хотя и в нем встречаются возмутители спокойствия. Как, например, неистовый Ариох. Но без таких, как он, силы порядка не могли бы практиковаться в противоборстве хаосу. Так что, получается, и этот демон играет у нас важную роль…

– Что же будет, когда и вы нас покинете?

– Все вернется на круги своя, снова будут драки и убийства. Вы прекрасно обходитесь без нас. Впрочем, после преподанного урока появился какой-то шанс, что некоторые задумаются о том, что они творят каждый день, открывая глаза после ночного сна.

– Значит, ни они, ни вы больше сюда не придете? – Почтальон продолжал задавать наивные вопросы.

– Это сложный вопрос. Думаю, наши… Гм… так скажем… оппоненты даже после всего случившегося не поспешат сюда, хотя кто-то в церквях и храмах будет фальшиво взывать к ним о помощи. Забавно, но в это же время некоторые граждане, кто в лесу, кто на старой городской свалке, кто на кладбище, кто у себя в квартире, потихоньку, тайком, так же лицемерно, как и первые, будут просить вернуться обратно и нас. Впрочем, проблемы заблудшего стада должны волновать, прежде всего, само стадо. А пастуха надо еще заслужить!

– А вы? Вы когда-нибудь снова посетите этот город?

– Не знаю, – честно призналась Владычица, – мы здесь уже поработали. Не скрою, было интересно встретиться с некоторыми человеческими экземплярами, но как-то не хочется больше о вас руки марать. Настоящая сила ищет равного себе, интересно бывает, когда есть что доказывать. Сильным не интересны проблемы букашек. Вы уж сами теперь разбирайтесь, что к чему…

Фрумкин вдруг почувствовал невероятную усталость и уселся прямиком на аккуратно подстриженную травку футбольного поля. Им снова овладела полная апатия ко всему, в том числе и к дальнейшей своей судьбе.

– Подожди! Мы ведь не решили, что делать с тобой, Фрумкин?

– Вы же сказали, что я умру?

– Да, это уже решено. Я о другом: хочешь ли ты стать народным страдальцем или героем и погибнуть у всех на глазах? Тем более многие видели твои подвиги… Или хочешь сгинуть безвестно, растворившись в пустоте?

– А как мне будет не больно?

– Умирать всегда больно, это уж, извини, природа вещей.

– Тогда мне все равно. – Фрумкин махнул в отчаянии рукой.

– Ну, не скажи. Пока ты не умер, неясно, как ты жил. Правда, как я погляжу, ты должным образом не готов к смерти? Хотя теперь, вероятно, поздно говорить о стойкости.

– Я не хочу умирать, – произнес Фрумкин так, будто отказывался от добавки супа. Тревога последних дней сделала почтальона до некоторой степени безразличным к тому, что с ним происходит, и он воспринял смерть одним из нескольких вариантов развития ситуации, не самый лучший, но после того, что он перенес, и не самый худший. Главное, чего он боялся, – физических мук, пожизненного бремени славы, постоянной погони или нечеловеческих условий существования. Конечно, просто так взять и умереть он тоже не хотел, но, видимо, спорить с Черной принцессой было бесполезно.

Фрумкин вспомнил тот день, с которого все началось. «Что я тогда сделал неправильно, в какой момент дал осечку, когда именно оступился? Когда впустил зло в Город? Когда согласился отнести письмо на другой конец города или когда встретил Подольского? Когда пошел у него на поводу и не стал спорить с ним, хотя четко знал, что вскрывать и, тем более, читать чужие письма нехорошо, или когда был шанс уйти, отвязаться от навязчивого Подольского, кинуться прочь из его дома? Может быть, что-то я почувствовал или сделал не так, когда проснулся утром и отправился на почту. Или все же роковой момент, последствия которого запустили дальнейший ход событий, настал тогда, когда прочел строки, выведенные в письме?» Мысль Фрумкина металась, подобно птице, которая сейчас порхала под куполом стадиона и не находила выхода.

Была ли это череда поступательных равнозначных событий или решающее значение имело одно из них? Совершал ли он подобные ошибки в прошлом? Наверное, совершал, и не раз. Прямо скажем, каждый день, если не час. И каждый раз он оказывался на грани, за которой крах, бездна. Правда, до позавчерашнего дня опасность чудесным образом обходила его стороной. Фрумкин честно признался себе, что он гораздо чаще, чем хотел бы, ввязывался в разные авантюры или, в силу слабохарактерности, не мог отказать людям в их просьбах, которые не всегда согласовались с его собственным мнением. Фрумкин признался себе, что он часто был внушаем, зависим.

Просто раньше это как-то не сильно сказывалось и в целом не мешало ему существовать.

Да, кто спорит, никаких высот в жизни он не достиг, но и не был алкоголиком или нищим. Его характер вполне позволял ему незаметно для многих существовать, и довольно беззаботно. Его уровень везения, а точнее – невезения был вполне средним… его любопытство было ничуть не выше, чем у других, скажем, у того же Подольского, например. Так что ж выходит? Получается, каждый день он, не зная этого, балансировал на краю пропасти? Каждый день мог сорваться, каждый день мог оказаться для него последним? Просто каждый раз он тянул и тянул счастливый билетик, который давал право прожить день и не умереть, а теперь вдруг попался проигрышный, и все – конец? Выходит, так. Значит, так, как он жил, жить было опасно, рискованно! А он и не подозревал об этом! Вот глупец!

Думал, что все делает правильно, верно. Мнил себя осторожным, основательным, внимательным. Оказывается, эти качества либо фикция, либо самообман и они не идут ни в какое сравнение с его зависимостью от других, мягкотелостью, дряблостью и любопытством? Да, это так. Надо признать… На этом моменте Фрумкин прервал размышления, испугавшись уже не смерти, а того, как он жил раньше. Вот ведь где подлинный ужас, ибо этого уже точно не исправить. Наша прожитая жизнь оттиском на камне ложится на то время, которое прошло, на историю, которую мы свершили. История – как ее ни трактуй – самый что ни на есть жесткий материал.

– Странные вы все-таки существа – люди, – продолжала Прозерпина.

Фрумкин, поглощенный собой, не сразу понял, что она снова заговорила.

– Что плохого в героической смерти? О тебе сложат легенды. Будут рассказывать сказки. Возможно, найдутся фанатики, которые станут почитать твой культ.

– Но я не хочу фанатиков, не хочу, чтобы меня кто-то почитал и даже вспоминал. Я жить хочу. Просто, как раньше.

Работать, ходить на почту, по субботам в библиотеку, или в лес, или на рыбалку, по воскресеньям в кино на дневные сеансы. И еще… Я бы многое исправил в своей жизни. Мне нужен шанс!

– Это понятно. Но, к сожалению, как я уже говорила, невозможно. Каждая минута человеческой жизни нова, и уже в силу этого возврат к старому невозможен. Да и жребий брошен… Но сейчас актуально другое, оставим пустопорожние разговоры. Не хочешь ли сам выбрать казнь? Это, знаешь ли, тоже своего рода выбор. Молчишь? Спросим тогда насчет казни у большого знатока этих дел – Пифона.