В тот день Оля почему-то не появилась в их палате ни во время утреннего обхода, ни после. Не заболела ли часом? Только под вечер уже не знавший, что и думать, Левков увидел Олю в коридоре в верхней одежде. Обрадовался и уже хотел было пошутить по поводу отсутствия на рабочем месте лучшей медсестры госпиталя, но быстро сообразил: что-то случилось. Эта веселая девушка была мрачнее грозовой тучи, а в больших серо-зеленых глазах читалось горе.

— У меня мама умерла, — тихо выдавила из себя Оля и зарыдала. Он, растерявшись, готов был заплакать вместе с ней. Чтобы хоть как-то утешить девушку, молча обнял за худенькие плечи и почувствовал, что она вся дрожит. Саше в тот момент захотелось стать небесным громоотводом, всесильным волшебником, сказочным Ильей Муромцем лишь бы она не плакала. Но чем, кроме сочувствия, он мог помочь? Оля уткнулась лицом в его грудь и, словно оправдываясь, сквозь слезы, пролепетала. — Я ведь и в Афганистан поехала, чтобы денег на операцию маме заработать. У нее врожденный порок сердца… Она до последнего дня думала, что я в Монголии. Там ведь нет войны. Писала ей якобы оттуда.

Утром Оля улетела в Ташкент. На прощание сказала, что, скорее всего, назад уже не вернется. Будет в своем Липецке готовиться к поступлению в мединститут. Ему пожелала удачи. Левков, немного робея, признался Оле, что, как мальчишка, влюбился в нее. И в подтверждение этого поцеловал девушку в губы. Тот сладкий миг он никогда не забудет, как и нежное прикосновение Олиной руки к его обветренному лицу.

— Я буду ждать тебя, мой лейтенант, — тихо произнесли ее милые уста и сотворили настоящее чудо. Сашка Левков вдруг почувствовал, как к нему прибывают, казалось, навсегда утраченные вера в любовь и силы, что он по-прежнему молод, уверен в себе. Ему предстоит еще так много сделать в этой жизни, что он просто обязан всем смертям назло вернуться домой.

По центральной тенистой улице Борисова, заметно похорошевшего и отнюдь не кажущегося провинциальным городом, я шел на встречу с человеком, которого здесь хорошо знают многие как надежного товарища, заядлого рыбака и охотника, опытнейшего, практикующего хирурга. За более чем тридцатилетний стаж в армии ныне полковник запаса медицинской службы Иван Владимирович Борисюк спас сотни (!) жизней: и это отнюдь не журналистское преувеличение. За его плечами — десятки уникальных операций. Об одной из них, сделанной на афганской земле, в боевых условиях, писали центральные газеты, называя Ивана Владимировича не иначе, как волшебником. А он и впрямь сотворил чудо, достав с того света заведомо обреченного на смерть солдата-десантника. Костлявая с торжествующим видом уже стояла у его изголовья.

…За восемь месяцев службы в Афганистане рядовой Валентин Юрченко достаточно понюхал пороха. На боевых в разные переплеты попадал, но всякий раз как-то обходилось. За эту везучесть кто-то из ребят, скорее в шутку, чем всерьез, даже придумал ему прозвище — «Удачливый». Так оно в сочетании с необидным словом «хохол» и приклеилось к Валентину. Да только у жестокой войны нет, наверное, любимчиков, в бою, как перед Богом, все равны.

Когда колонна десантников проходила мимо «зеленки», у рядового Юрченко, с радиостанцией за спиной сидевшего на броне, не было предчувствия беды. Все как обычно: оружие готово к применению, связь в порядке. Натужно и убаюкивающе монотонно ревут движки боевых машин, вдали за кишлаком, как часовые, стоят величавые горы. Это последнее, что отложилось в его угасающем сознании после того, как последовал страшной силы удар в правое плечо, и резкая нестерпимая боль пронзила все тело. Дальше полный обрыв памяти и бесконечная темнота, показавшаяся вечностью…

Очнулся Валентин в госпитальной палате. С трудом открыв глаза, не сразу понял, где находится, что с ним случилось. Какие-то люди в белых халатах суетились вокруг.

Начальник хирургического отделения Кандагарского военного госпиталя майор Иван Борисюк, осмотрев поступившего раненого, поначалу обреченно опустил руки. Перед ним лежал солдат, который по логике и всем законам природы должен был умереть с минуты на минуту. Это просто чудо, что он еще дышит: пульс едва прощупывался. Граната, выпущенная из гранатомета, вошла в правый бок, разворотила грудь, контузила сердце, пробила легкие и застряла в левом предплечье, не разорвавшись! Оттуда угрожающе торчала ее головная часть. Самое страшное и непредсказуемое заключалось в том, что граната оставалась в боевом положении и для ее взрыва, как объяснил срочно вызванный в госпиталь офицер-сапер, не хватило какого-то мгновения, так как выстрел был произведен с близкого расстояния. Выяснилось, что данный тип боеприпаса срабатывает метрах в пятнадцати-двадцати от стреляющего. Но никто не знал главного: что делать с затаившейся рядом, в солдатском теле, смертью.

Кто-то из медиков предложил ампутировать левую руку и оперировать грудную клетку: это был, пожалуй, самый безопасный вариант. Поступи они так, никто бы врачей не осудил. Прикасаться же к боевой гранате калибром около сорока миллиметров, пытаясь ее извлечь, — значит заведомо подвергать себя и парня смертельному риску.

Майор Борисюк внимательно осмотрел рентгеновский снимок. Вот она, дремлющая смерть, застряла между разбитых костей, вот ее продолговатый корпус, предохранитель…

— Какая все-таки вероятность взрыва гранаты? — тихо спросил Иван Владимирович сапера. Тот лишь неуверенно повел плечом: дескать, случай неординарный, трудно что-либо предсказывать.

В палате повисла мертвая тишина. Как быть дальше? Как говорится, держась от беды подальше, большинство склонялось к озвученному варианту действий. Конечно, жаль парня, в двадцать лет останется без руки. Но…

«А что, если обойтись без ампутации и попробовать-таки вытащить злополучную гранату», — мелькнула мысль у Ивана Владимировича, уже решившего, что именно он, старший по званию и должности, обязан сделать эту опасную работу. Минимальный шанс не просто спасти юношу, а вернуть его к полноценной жизни, сохранив руку, все-таки был. А раз так, то почему бы не рискнуть наудачу? Как не отговаривали Ивана Владимировича коллеги и офицер-сапер, просивший учесть его категорическое несогласие, хирург Борисюк настойчиво попросил всех покинуть операционную палату.

— Сейчас, с высоты прожитых лет, понимаю, какому серьезнейшему риску себя и Валентина тогда подвергал. Ведь граната находилась на боевом взводе, одно резкое движение — и взрыв неминуем, — говорит, вспоминая и заново переживая ту уникальную операцию, Иван Владимирович. И привычно тянется к постоянной послеоперационной спутнице — сигарете: он и спустя годы немного волнуется. — Вместе с тем, интуиция или что-то другое подсказывало — все должно обойтись. И я решился. Молодой ведь был, всего тридцать четыре.

Левой рукой (на всякий случай чисто психологически все-таки страховался, основная-то рабочая, правая!) осторожно прикоснулся к выпирающей из тела головной части гранаты. Легонько ощупав предплечье, будто сапер на минном поле, нашел свою тропку. Никакой спешки, все делать с ювелирной точностью, мысленно приказал себе. Смертоносный боеприпас медленно сдвинулся с места. Я даже слегка опешил: не ожидал такой его податливости. Еще одно волевое усилие — и окровавленная граната неохотно покинула израненное солдатское тело.