— Но это ведь безопасно, правда? — спросила Дафна. Она лежала на циновке рядом с Мау, недвижным и расслабленным, как тряпичная кукла, если не считать подергивающихся ног. — Это должно сработать?

Она старалась, чтобы голос не дрожал, но одно дело было храбриться — точнее, два дела, храбриться и сохранять решимость, когда речь идет лишь о возможности, — и совсем другое, когда краем глаза видишь деловитые приготовления миссис Бурбур.

— Да, — сказала Кале.

— Ты уверена? — спросила Дафна.

«Что это я ною, как маленькая?» Ей стало за себя стыдно.

Кале едва заметно улыбнулась ей и подошла к миссис Бурбур, сидящей на корточках у огня. Корзины сушеных… штук принесли из другой хижины, где они хранились, а Дафна знала правило: чем ядовитее и опаснее снадобья, тем выше их подвешивают. Эти висели едва ли не на крыше.

Кале заговорила со старухой тоном ученицы, обращающейся к уважаемой учительнице. Старуха перестала обнюхивать горсть того, что Дафне показалось пыльными бобовыми стручками, и искоса взглянула на Дафну. Не улыбнулась и не помахала рукой. Миссис Бурбур была занята делом. Она что-то сказала краем губ и швырнула все стручки в небольшой трехногий котел, стоявший перед ней.

Кале вернулась.

— Она говорит, что безопасно — не надежно. Надежно — не безопасно. Надо делать или не делать.

«Я тонула, и он меня спас, — подумала Дафна. — Зачем я задала этот дурацкий вопрос?»

— Пусть будет надежно, — сказала она. — Чтобы надежней некуда.

Миссис Бурбур на том конце хижины ухмыльнулась.

— Можно, я спрошу еще кое-что? Когда я буду… ну… там, что мне надо будет делать? Что я должна говорить?

Ей ответили:

— Делай то, что лучше. Говори то, что нужно.

И всё. Миссис Бурбур не расщедрилась на объяснения.

Старуха приковыляла обратно с половинкой устричной раковины в руках.

Кале сказала:

— Слижи то, что в раковине, и ложись на циновку. Когда капля воды упадет тебе на лицо… ты проснешься.

Миссис Бурбур осторожно вложила раковину в руку Дафне и что-то коротко сказала.

— Она говорит, ты вернешься, потому что у тебя очень хорошие зубы, — услужливо перевела Кале.

Дафна посмотрела на раковину. Та была тускло-белая и пустая, если не считать двух зеленовато-желтых комочков. Столько трудов, а в результате, кажется, и поглядеть не на что. Дафна поднесла раковину ко рту и поглядела на Кале. Женщина сунула руку в тыкву с водой, а потом простерла над циновкой Дафны. Она поглядела на Дафну сверху вниз; на конце пальца блестела капля воды.

— Давай, — сказала она.

Дафна облизала раковину, не ощутив никакого вкуса, опустилась на циновку и расслабилась.

И вдруг испугалась. Не успела ее голова коснуться циновки, капля сорвалась с пальца и полетела к ней.

Она хотела закричать:

— Мне не хватит вре…

Но тут ее поглотила тьма, и грохот волн сомкнулся над головой.

Мау бежал вперед, но голос Локахи не отставал.

«Мау, ты устаешь? Ноги болят, просят отдыха?»

«Нет! — ответил Мау. — Но… ты сказал, что есть правила. Что за правила?»

«Ох, Мау… Я только согласился, что правила должны быть. Это не значит, что я должен тебе их открыть

«Но ты должен меня поймать, верно?»

«Твое предположение истинно», — ответил Локаха.

«Что это значит?»

«Это значит, что ты отгадал правильно. Ты уверен, что не начал уставать?» «Да!»

На самом деле сила приливала к ногам Мау. Он чувствовал себя живым как никогда. Колонны полетели мимо еще быстрее. Он настиг стайку рыбок, которые в панике бросились врассыпную, оставляя серебристый след. А на темном горизонте забрезжил свет. Кажется, там дома, белые, большие, как те, из рассказа Пилу про Порт-Мерсию. Откуда взялись дома под водой?

Что-то белое мелькнуло и под ногами. Мау посмотрел под ноги и чуть не споткнулся. Он бежал по белым каменным блокам. Бежал так быстро, что их не удавалось толком разглядеть, а притормозить он не осмеливался, но размером эти камни были точно как якоря богов.

«Прекрасно, замечательно, — произнес Локаха. — Мау, а тебе не приходило в голову, что ты бежишь не в ту сторону?»

Последние слова были произнесены дуэтом. Протянулись руки и схватили Мау.

— Туда! — завопила Дафна прямо ему в ухо и потянула его обратно, в ту сторону, откуда он бежал. — Почему ты меня не слушал?

— Но… — начал Мау, упираясь, чтобы поглядеть на белые здания. Из них выходило что-то вроде столбика дыма… а может, просто большой пучок водорослей трепало течением… или луч света на них падал.

— Я сказала — туда! Ты что, хочешь умереть насовсем? Да беги же!

Но куда ушла сила из ног? Теперь он словно бежал в воде, в настоящей воде. Он взглянул на Дафну, которая почти тащила его.

— Как ты сюда попала?

— Умерла, очевидно… Да будешь ты бежать или нет! И что бы ты ни делал, не оглядывайся!

— Почему?

— Потому что я только что оглянулась! Быстрее!

— Ты взаправду умерла?

— Да, но я должна скоро поправиться. Скорее, миссис Бурбур! Капля уже сорвалась!

Тишина обрушилась, как молот из перышек, оставив отверстия, формой похожие на шум прибоя.

Беглецы остановились — не по собственной воле, а по необходимости. Ноги Мау, бесполезные, висели, не касаясь земли. Воздух посерел.

— Мы идем по стопам Локахи, — произнес Мау. — Он простер над нами свои крыла.

Слова сами полились у Дафны с языка. Она услышала их впервые лишь несколькими неделями раньше, на похоронах юнги Скэттерлинга, убитого мятежниками. Юнга был рыжий и конопатый и не очень нравился Дафне, но она плакала, когда волны поглотили парусиновый сверток. Капитан Роберте принадлежал к Братству Способствующих — члены братства верили Евангелию от Марии Магдалины, как… как Священному Писанию.[11]В церкви Святой Троицы этого куска никогда не читали, но Дафна сохранила его в закоулке памяти, а теперь он вырвался, оглушительный, как боевой клич:

— И тех, кого поглотит пучина, она не удержит!

Сломленные и разметанные будут исцелены!

Снова восстанут в вечное утро, облекшись в новые ризы!

В кораблях из тверди вознесутся они средь звезд!