– Ну вот, Овсена, ступай к матери, – сказал отрок и, махнув рукой, растворился среди голых кустов и деревьев, словно его и не было. Но Овсена осталась – в кожушке, накинутом на платье, обозначавшее заметно выдающееся чрево, с червонно-золотыми косами и синими очами, глядящими пристально и по-детски жалобно.

Оцепенение стало рассеиваться, когда до сознания дошло: да ведь это настоящая Овсена!

И Молотилиха почувствовала, как огромная ледяная глыба, в которую вросло бедное сердце, стала таять и понемногу ослаблять тиски. Она рванула навстречу, однако ноги стали чужими, подкосились, и Ганна беспомощно опустилась на придорожный камень.

В предрассветной тишине стук копыт усталого скакуна далеко был слышен на дремлющих улицах Киев-града. Простучали конские копыта прямо до княжеского терема. Запылённый всадник слез с коня и на негнущихся от долгой скачки ногах подошёл к охоронцам.

– Гонец от Булата, князю весть, срочно!

Охоронцы растолкали дремавшего помощника начальника стражи Петра-Кандыбу. Недовольный, заспанный, он вышел из терема.

– От какого такого Булата, с какой вестью, чего я среди ночи ради тебя князя будить должен? – напустился он на гонца, раздумывая меж тем, растолкать ли начальника теремной стражи Фарлафа или на самом деле разбудить самого Святослава.

Но коренастый чернявый посланец потребовал решительно и кратко:

– Весть срочная, лично князю, полковник велел передать в любое время дня и ночи! А коли ты такой важный, то сам за задержку перед князем и ответишь! – отрезал гонец, в упор глядя в сонные глаза помощника начальника стражи.

– Ты полегче с угрозами, ишь, какой прыткий, – ворчал Пётр, но уже отворял калитку, чтобы вести несговорчивого гонца к князю.

Едва турьи рога пропели «зорю» и дружина, выстроившись на Ратном поле, воздала честь Хорсу, как Святослав велел сигнальщикам трубить сбор военачальников.

Темники, полутемники и тысяцкие поспешили на зов, туда, где у шатра трепетала на ветру княжеская хоругвь – сокол в солнечном коло.

Князь Святослав в расшитой белой рубахе, простых штанах, подтянутых тьмутороканьским поясом, в постолах из сыромятной кожи и накинутой на плечи белой шёлковой епанче, ходил, заложив руки за спину. Два лета минуло с того самого дня, когда сильно поредевшая дружина, особенно Молодая, возвратилась в родной Киев после взятия Саркела и разгрома войска Уйзена. Всё это время не было крупных сражений, так, мелкие стычки на границах, но каждый день князя и его верных полководцев был накрепко связан с войной. Потому как неустанно стремились они восполнить мощь войска Киевского, собрать и обучить добрых витязей, выносливых и умелых, духом единых с Богами и Пращурами. Денно и нощно заботился князь, чтобы дружина и то ополчение, что в случае войны призвать понадобится, добре были вооружены и имели всё необходимое. В заботах с утра раннего до вечерней зари пролетели два лета, как два дня. Боги помогли обильными урожаями, и последнее полюдье наполнило закрома добрым зерном, а стойла кормом для боевых коней. Скаредные купцы роптали, но несли положенную десятину в казну княжескую, и те пенязи да злато с серебром тут же обращались в оружие и припасы. Основная часть войска уже после окончания весеннего сева была собрана в Киеве. Оттого исполненный решимости Святослав мерил шагами поле, окидывая оком верную ему дружину.

Когда собрались все военачальники, он остановился, помолчал и молвил:

– Друзья мои! Два лета минуло с тех пор, как мы предали огню Саркел, разбили многие хазарские тьмы и воротились в Киев. С тех пор восполнились и окрепли наши полки, застоялись в стойлах сытые кони, залежались в ножнах боевые мечи. Не пора ли отправиться в поход на Итиль и покончить с Хазарией? – Святослав выдержал паузу. – Вот и хочу спросить, друзья мои, что мыслите вы о таком походе?

Вновь залегла тишина. Военачальники молчали – никто не хотел вылезать со своим словом вперёд других.

Тогда Святослав остановил взор на стоявшем в первом ряду старом Притыке.

– Что скажешь, Притыка? – спросил он, поглаживая ус и нетерпеливо сверкая очами.

– Что ответствовать, княже? Сам знаешь, в слове я не искусен. Коль надобно, будем биться, как всегда бились – врага не щадя и себя не жалея, до последнего! – пророкотал верный темник.

– Не о том вопрошаю, – качнул головой Святослав, – не о храбрости и силе вашей, кои не подлежат сомнению. Совета прошу, как нам сподручней идти на Итиль?

– А как скажешь, княже, так и пойдём. Коль велишь с полуночи, так с полудня никто не выступит, – отвечал, блеснув лукавой искоркой в очах, Притыка.

Среди военачальников пробежал сдержанный смешок.

«Их в сечу легче вовлечь, чем в разговор», – подумал про себя Святослав. Он желал знать, как отнесутся его верные боевые соратники к этому походу, – с охотой ли пойдут или просто воле княжеской подчиняясь. Ведал Святослав, что в Киеве некоторые горожане, особенно купцы, выказывают недовольство войной с Каганом: мол, пока хазары нас не трогают, и нам воевать ни к чему. Лепше торг вести, а то итильских купцов в Киеве почти не стало. Вон цареградские гости с Хазарией успешный торг ведут, и богатства великие наживают…

Держа в голове эти разговоры, и пытал князь темников, и ходил стремительно, будто пардус перед охотой, весь в напряжении от переполнявшей его силы и нетерпения.

Улыбнулся он в ответ на слова старого Притыки и опять спросил:

– Так что вы скажете, надобно воевать с хазарами или пусть едут на наши торжища?

Отозвался тут старый Горицвет. Тряхнув седым чубом и блеснув чёрными очами, он воскликнул:

– Те хазары суть волки хищные! Допустим их на торжища, они тут же начнут селения грабить, людей в полон уводить. Про Верягу и прочих, павших от коварной руки хазарской, я уже не говорю – они все тут у каждого из нас! – Горицвет гулко ударил в грудь, где билось его горячее сердце.

– Много натерпелись от них наши братья – вятичи с радимичами, – и мы, кияне, к ним свой счёт имеем!

– Точно, вон в прошлый поход побили ихних тарханов, так на их место тут же новые налезли.

– Давно пора воздать им сторицей! – воскликнуло сразу несколько голосов.

Святослав поднял руку, требуя тишины:

– Так, друзья мои, верно мыслите. Нынче на заре прискакал вестник из Донского полка на восходе, – хазарский отряд к нам движется. Видно, не пошёл им впрок урок предыдущий. Или надеются, степные волки, что мы тут зажирели, обабились, а мечи наши ржавчиной покрылись? – Голос князя зазвучал грозно, в очах засверкали искры, будто булатные клинки в скрещении. Речь его всё больше наполнялась той чудной волховской силой, которая воспламеняла в сердцах и душах воинов жаркий огонь праведного гнева, отваги и мужества, с коими каждый был готов победить или умереть.