Вагнер не противопоставлял себя обществу и с уважением относился к современным мыслителям (в частности, посвятил свой труд «Произведение искусства будущего» Л. Фейербаху). А Фридрих Ницше не признавал никаких компромиссов. Его не устраивала действительность едва ли не во всех проявлениях. Он презирал людей за то, что они готовы прозябать всю свою единственную и неповторимую жизнь, так и не реализовав свои великие возможности (а ведь они присущи каждому!). К тому же Ницше постоянно болел, его мучили головные боли. Не потому ли он изрек: «Страдания есть самый скорый способ для постижения истины»? Свое кредо Ницше выразил так: «Чего мы ищем? Покоя, счастья? нет, только одну истину, как бы ужасна и отвратительна она ни была».

При жизни он так и не был услышан, утешаясь тем, что пишет для будущего: «…Тогда откроют мои книги, и у меня будут читатели. Я должен писать для них, для них я должен закончить мои основные идеи. Сейчас я не могу бороться – у меня нет даже противников».

И ярые последователи, и яростные противники появились у Ницше позже. Его идеи вдохновили Гитлера на борьбу за величайший германский рейх и за «белокурую бестию» – Сверхчеловека. Но диктатура нацистской партии и могучей государственной машины смогла штамповать только «винтиков». Стремясь истребить или поработить «недочеловеков», озабоченных одним лишь материальным благополучием, фашисты сами становились механическими «недочеловеками». Впрочем, вполне по афоризму Ницше: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтоб самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна притягивает тебя».

Ницше выступал – не всегда осознанно – против подавления и унижения личности не только внешними силами, но и собственными слабостями, безволием. Такая борьба придает жизни внутреннюю напряженность, целеустремленность и смысл.

Не случайно Ницше отрицал христианство, считая, что оно призвано прежде всего утешать слабых. Сам он, воспевая сильную личность, по сути дела создавал религиозное учение для одинокого, незаурядного искателя истины, отвергающего все, что подавляет его духовную свободу.

Пророк Заратустра – его герой – не обременен христианским смирением, пребывает в гордом одиночестве, подчеркивая очевидность: каждая вершина возвышается отдельно… Хотя, как известно, в природе гора не возвышается сама по себе посреди низменности, а является частью хребта, горной страны.

Учение Ницше в потаенной глубине своей – бегство от реальности. Оно являет собой нечто противоестественное, подобное величественным египетским пирамидам, возвышающимся над равниной. И все-таки духовный протест сильной творческой личности в научно-технический век вполне оправдан, ибо творение человека – техническая цивилизация – со временем стала подавлять своего творца, пересоздавать его по своему образу и подобию. Замкнутый в себе Заратустра рискует превратиться в «заратустрицу», а культ грядущего Сверхчеловека обернется утешительной иллюзией реального недочеловека.

Оправдан и бунт Ницше против нравственного закона, исполняемого под угрозой наказания свыше (обществом, государством, Богом). Это обстоятельство подчеркивал одновременно с Ницше оригинальный и рано умерший мыслитель Жан Мари Гюйо (1854–1888). Он ровно через сто лет после «Основ метафизики нравственности» И. Канта написал книгу «Нравственность без обязательства и без санкций». Уже в названии подчеркнуто отрицание кантова категорического императива, предписывающего всеобщую обязанность для всех разумных существ. Отвергается и санкция свыше, на которую ссылаются все религии.

Гюйо, несмотря на свой недолгий жизненный опыт, очень точно оценил свершавшиеся социальные перемены: «Эра личностей кончается, наступает эпоха масс». Не обязательно подчиняться во всем реальности, но нелепо и отрицать ее. Гюйо отвергал пресловутую волю к власти: «Метафизические системы, проникнутые духом авторитета и власти, – помочи, пригодные для народов, находящихся на младенческой стадии развития», ибо «желать властвовать над умами еще хуже, чем желать властвовать над телом» (имеется в виду принуждение, запугивание личности угрозой наказания при жизни или после смерти).

В отличие от Ницше Гюйо утверждал право на индивидуальность любого человека: «Единство в познании принесло бы смерть самому познанию… Разнообразие теорий и доктрин служит доказательством богатства и силы мысли». Но эгоизм – это еще совсем не проявление сильной личности: «Самый дух человека весь проникнут идеей социальности: мы мыслим… в категории общества».

Вообще, по мнению Гюйо, в рассуждениях о бытие следует исходить не из личных интересов и пристрастий, а из наиболее общих категорий. Жизнь и разум – главнейшие качества человека; полнота существования заключается в их предельной интенсивности. Но только не за счет других, менее сильных, подчиненных. Человеческое общество, частью которого неизбежно является каждый из нас, «покоится на принципе взаимности». Именно этот принцип лежит в основе нравственности и отражает реальность живой природы, а не логические выводы философа или религиозный нравственный закон.

Как бы ни изощрялись теоретики, чему бы ни поклонялись верующие, нравственность – в поступках, образе жизни, а не в декларациях, заповедях, словах. Лицемерие – первое и главнейшее проявление безнравственности. В этом отношении Ницше, например, безусловно нравственный человек, в отличие от многих проповедников, церковных иерархов, идеологов, которые на словах провозглашают законы, принципы поведения, которым сами не следуют.

…Имеется нечто такое, что объединяет и моралистов типа Гюйо, и отрицателей морали, подобных Ницше. Это можно выразить одним емким словом: СВОБОДА.

Душа человека – единственное, что принадлежит только ему, а не Природе или Богу.

Свобода распоряжаться своей душой – это свобода управлять своей судьбой, насколько это в силах человеческих. Такова естественная основа нравственности.

Славен искатель истины, ибо он обретает цель жизни.

Славен преодолевающий в себе недочеловека, ибо он устремлен к высшему.

Славен тот, кто пренебрегает материальными ценностями, ибо ему принадлежат сокровенные духовные богатства, ради обретения которых и даны человеку жизнь и разум.

Так не говорил Заратустра. Но, возможно, именно это он стремился внушить людям.

…К тому времени, когда философы-анархисты, индивидуалисты, поклонники Сверхчеловека или Единственного утверждали свои взгляды, окончательно оформились концепции коллективизма, основанные на солидарности трудящихся, принципах взаимопомощи и справедливости.

Кажется, Козьма Прутков утверждал, что философ превосходно справляется с бедами прошлыми и будущими, а настоящие побеждают его. Пример Бердяева опровергает эту мысль. В начале 1915 года в Москве, возвращаясь с какого-то собрания, он, увлекшись спором, поскользнулся на тротуаре, упал и сломал ногу. Его пришлось нести домой. Он продолжал горячо спорить. Дискуссия развернулась и дома, где его посиневшую ногу обложили льдом.

Бердяев пережил две мировые войны и одну гражданскую. В самых опасных ситуациях, при обстрелах или обысках не терял присутствия духа. У него в записной книжке отмечено: «Я не выношу страха и испуга и в жизни не испытывал их».