— Если ты хотел, чтобы в этом городе я никому в глаза смотреть не могла, ты своего добился!

Джон не обращал на меня внимания — казалось, он меня даже не слышит.

— И все же она привезла меня домой, — медленно произнес он. — Как тебе это нравится?

Я смотрела на него и думала о том, что мы, похоже, поменялись мнениями. Я была уверена в том же, в чем он разубедился. Это я теперь считала, что Арлин получила удовольствие, притащив его домой, как потрепанное знамя.

Наконец пришло время возвращаться на побережье. Я снова попыталась уговорить Джона поехать со мной, но он наотрез отказался. Мне было досадно уехать и потерять возможность узнавать что-либо о здешних событиях.

В Манаваку я вернулась следующим летом. Мистер Оутли поехал к сестре в Калифорнию и отпустил меня на два месяца, выплатив мне зарплату, что, конечно, было очень мило с его стороны.

Зайдя в кухню дома Шипли, я заметила, что кто-то ее вычистил, причем недавно — там еще пахло моющим средством. Даже старая клеенка на массивном квадратном столе сияла чистотой.

— Что ж, ты неплохо здесь прибрался, — отметил я.

— Не я, — сказал Джон. — Арлин тут бывает, ее работа.

— Мне казалось, она преподает в городе.

— Уже нет. Сократили. Теперь не может никуда устроиться. Работы нет. Она живет у родителей.

— Думаю, они этому только рады.

— Конечно, рады. Это правда. Чего не скажешь о ней.

— А почему нет? Телфорд богат.

— Был. Сейчас они просто сводят концы с концами. И вообще — не в деньгах дело.

В тот день Арлин зашла к нам. Она исхудала, и ее это отнюдь не красило. Вид у нее был озабоченный, даже встревоженный. Волосы слегка потемнели: теперь ее уже нельзя было назвать натуральной блондинкой, скорее она стала темно-русой, хотя, когда я обратила на это внимание Джона, он сказал, что не заметил разницы. На Арлин были широкая синяя юбка в сборку и блузка — очень простые и совсем не новые. Когда мы стали накрывать на ужин, выяснилось, что на крючке за дверью висит ее собственный фартук, и еще она знала, в каком шкафчике что лежит.

Джон пошел в сарай. Я молчала. Ждала, что она скажет.

— Он мне всегда нравился, — наконец выпалила Арлин, — даже в детстве, но тогда он со мной даже не разговаривал. Я и не виню его.

— Это почему же?

— Ну, вы же помните, как меня мама наряжала, — бантики, оборочки. Представляю, как это выглядело со стороны. Та еще кукла.

Видит Бог, я не жаловала Лотти, но даже мне стало обидно, что ее собственная дочь так о ней отзывается.

— Ну-ну, — сказала я. — Вини во всем мать.

— Я не это хотела сказать, — стала оправдываться она. Затем, переводя тему: — В общем, теперь все изменилось.

— Что именно изменилось?

— Мы с Джоном, — ответила она. — Теперь у нас обоих нет ни гроша. Он ведь сказал вам, что я не работаю?

— О да, это просто замечательно, правда? Не думаю, что этому стоит радоваться.

— В каком-то смысле стоит. Лично мне.

— Это тебе так кажется, потому что ты не знаешь настоящей нужды, — сказала я. — Ты уверена, что скоро все образуется. Может, так оно и есть, но я бы не стала давать голову на отсечение.

— Мы справимся, — сказала она. — Вот увидите.

— Ты что, серьезно? Уж не собралась ли ты за него замуж?

— А почему нет? — спросила она.

— У вас и гроша нет за душой, — ответила я. — Да и не пара он тебе. Мне больно это говорить, но он выпивает, и уже не первый год.

— Может, он бросит, — упрямо возразила она. — Кто знает. В последнее время он почти не пьет.

— Если ты вообразила, будто можешь изменить то, чего не смогли изменить другие, — сказала я, — то ты глубоко ошибаешься, милая моя. Скажу тебе по секрету: никого в этом мире ты не переделаешь.

— А я и не собираюсь, — ответила она. — Я просто буду рядом. Если б я могла сделать больше, я бы это сделала, но это не в моих силах, так что не станем мы друг друга переделывать.

Я не понимала, к чему она клонит, но ее спокойный и почти отрешенный вид действовал мне на нервы.

— Уж кто-кто, а я знаю, о чем говорю, видит Бог, но ты же все равно не послушаешь.

— Он не такой, как его отец, — выпалила Арлин. — Что бы он ни говорил на этот счет — он не такой.

— А много ли ты знаешь о его отце? — Странное дело, мне стало обидно за Брэма. Словно маятник, я склонялась то в одну, то в другую сторону. В голове была только одна мысль: нет у нее права вешать ярлык на человека, которого она совершенно не знала. Раздражение, однако, быстро прошло. Что толку расстраиваться из-за этого создания?

— Я всегда полагала, что Джон пошел в Карри. По крайней мере, я была в этом убеждена до тех пор, пока он не вернулся сюда. Здесь он совсем опустился.

— Как вы можете так о нем говорить? — воскликнула она.

— Как могу? А ты роди сына, возложи на него кучу надежд, поработай ради него как проклятая, и посмотрим, что ты скажешь, когда он не оправдает твоих ожиданий.

— Мне кажется, вы совсем его не знаете, — сказала Арлин.

Она думала, что сама все знает. Наверное, заглянула в его серые глаза и приняла их взгляд за чистую монету. Это она его знала, а не я, которая выносила его и воспитала, изучив за четверть века всю его подноготную. Такая дерзость приводила меня в бешенство. Мне захотелось дать ей пощечину, да такую, чтоб искры из глаз посыпались. Но следовало соблюдать приличия, так что я изобразила фальшиво-приветливую улыбку и вручила ей дуршлаг с зеленой фасолью.

— Будь так любезна, обрежь хвостики, пока я чищу картошку.

Она взяла дуршлаг и нож:

— Миссис Шипли…

— Давай не будем сейчас об этом, Арлин. Может, позже. Мое мнение однозначно: вы оба молоды и ничего не зарабатываете.

На самом деле не так уж они были и молоды. Джону было почти тридцать, а Арлин, наверное, лет двадцать восемь. Но в моих глазах они были еще дети — может, из-за своей нищеты. После ужина мы уже не возвращались к этому вопросу. Джон повез Арлин в город, и я решила его дождаться. Я отказывалась заходить в гостиную вечером — слишком мрачное впечатление производил на меня пустой сервант и ковер на полу, пахнувший нафталиновыми шариками, которые я разбросала здесь прошлым летом. Мне все казалось, что Брэм еще там — сопит, бурчит и смотрит на меня влажными глазами, принимая меня за свою первую жену. Я коротала время на кухне, сидя на стареньком диванчике из Торонто с ситцевым покрывалом, оборки которого давно превратились в неряшливые махры. Фитиль давно не подрезали, и лампа коптила. За годы проживания в электрифицированном доме мистера Оутли я совсем отвыкла от керосиновых ламп, и, убавляя огонь, я вспомнила, как в детстве всерьез думала, что эти лампы называются «крысиновыми». Как будто и не со мной все это происходило. Я смотрела из окна на висевшую на одной петле калитку и темные очертания жалких тополей за ней и думала о том, как же так вышло: скажи мне кто-нибудь лет сорок назад, что мой сын будет гулять с дочерью «безродной» Лотти Дризер, я бы рассмеялась этому человеку в лицо.