ведь так? И что? Флот стал нашим единственным шансом. Кто выступал за флот и спас женщин и детей Афин? Ах да, я помню! А письма Ксерксу в его шатер на берегу? Какой гений заставил его разделить флот? Кто отправил его домой? Это был… Я забыл, Аристид, не напомнишь имя этого великого героя?

Аристид холодно уставился на человека, которого ненавидел. Фемистокл никогда не испытывал недостатка в самоуверенности, но с начала войны эта напористость превратилась в некое подобие бронзовой статуи самого себя.

Фемистокл ухмыльнулся, прекрасно понимая, какие силы противостоят ему в рядах союзников. Они слушали, потому что никто другой не предлагал решений этой проблемы.

– Чего мы хотим больше всего? – спросил он. – На самом деле?

– Заставить персов уйти или разгромить их, – ответил Кимон, когда все остальные промолчали.

– Совершенно верно, – кивнул Фемистокл. – Хотя, думаю, они не уйдут без некоторого вмешательства богов, на которых мы повлиять не можем. Мы можем разве что помолиться о смерти их царя. Тогда бы они точно вернулись домой. Если с этим ничего не выйдет… то нам нужна Спарта. Это наша единственная надежда. События сегодняшнего утра – хорошее напоминание нам. Мы не можем жить в страхе. Мы не можем смотреть, как наш город сжигают снова и снова. И мы не можем каждый раз бежать на Саламин, чтобы умереть с голоду на этом бедном острове. Рано или поздно они придут еще с одним флотом.

Он поднял руку, сильную и загорелую, и резким жестом разрезал ладонью воздух.

– На этой стороне – жить в постоянном страхе и под угрозой разрушения или согласиться стать подданными чужого царя. Этого мы принять не можем. Но если это невозможно, что остается? Только война. Без передышки или перемирия. Я стоял на Марафоне. Я был на палубе при Саламине. Я не преклоню колени ни перед Персией, ни перед каким-либо другим царем. Я родился в свободном городе и умру свободным человеком – что бы там ни было.

От легкости и насмешливости не осталось и следа, перемена оказалась поразительной. Перед ними был другой человек – внезапно состарившийся и усталый.

Но он встряхнулся, как будто морской бриз заставил его вздрогнуть.

– В конце концов, все просто. Если мы идем на войну, нам нужна Спарта. Вопрос только в том, что заставит Спарту вывести войско из-за стены, что сломает их высокомерие и самодовольство.

Не удержавшись, он пронзил взглядом каждого, пытаясь понять, догадались они или нет. Однако холодность его предыдущих слов все еще висела в воздухе, как морось. На него смотрели с недоверием и выжидающе.

– Спарта чувствует себя в безопасности за стеной только потому, что у Персии нет флота. Если мы вступим в союз с Персией, наш флот сможет высадить персидскую армию в любом месте на Пелопоннесе – за их стеной. Спартанцы не смогут защитить свое побережье. Они будут разбиты в течение одного сезона.

– Я понимаю… – начал Аристид.

И снова Кимон прервал его, не сдержавшись и выплеснув гнев:

– А я не понимаю! Я поддерживал тебя, Фемистокл! Ты же не можешь всерьез предлагать нам присоединиться к Персии, чтобы победить Спарту? Если это так, я клянусь…

– Кимон! – одернул его Ксантипп.

Молодой человек успокоился, а Фемистокл снова спросил себя, что же произошло во время той поездки в Спарту и что так связало этих двоих. Ксантипп благодарно кивнул Кимону. Их взаимное уважение начинало действовать Фемистоклу на нервы.

– Полагаю, Фемистокл предлагает нам сделать вид, что мы нарушаем данное слово, – сказал Ксантипп, – что мы только лишь пригрозим заключить союз с Персией. – Он задумчиво кивнул. – Если на кону будет судьба Спарты, если ей будет грозить поражение, им придется вывести войско. Но тогда они получат подтверждение того, что ненавидят в афинской политике. Они уже называют нас шлюхами. И они укрепятся в этом мнении, когда мы вынудим их выйти, угрожая предательством.

Ксантипп снова взглянул на Фемистокла и увидел человека, изнуренного усталостью. Он медленно выдохнул:

– Мы собираем неприятности на потом. Спартанцы этого не забудут.

– Если мы победим, они признают, что мы были правы с самого начала, – сказал Фемистокл. – Но, честно говоря, мне наплевать, что они подумают. Афины сожжены. Я…

Он не договорил, внезапно прищурился и выругался себе под нос. Вдалеке поднимался столб дыма. Все стали оборачиваться, и каждый, увидев, что привлекло его внимание, ругался или бормотал молитву.

Персы снова вошли в город. Они пришли с огнем – разрушать и уничтожать.

– Мы должны что-то сделать! – сказал Фемистокл, перекрывая крики чаек и шум моря, плещущего о берега Саламина. – Мы не можем так жить.

Аристид протянул руку, и Фемистокл пожал ее. Один за другим остальные положили ладони сверху. Это была их личная клятва, жест, распространившийся на тех, кто стоял вокруг и кто искал утешения в силе других. Они скрепили обещание мести на фоне горящих во второй раз Афин.

Глава 18

Низкий вопль вырвался из толпы, когда люди заметили поднимающийся над Афинами дым. Все знали, что это значит. Снова вернуться к разрушениям, к сожженным зданиям, к загаженным руинам – при мысли об этом у многих слезы навернулись на глаза. Кто-то ругался и грозил кулаком врагу, который ничего этого не видел, призывая гнев богов на головы персов и их детей.

Из толпы сидящих поднялся, сердито оглядываясь, мужчина. Бородатый, мощного телосложения, он был похож на кузнеца, человека, работающего руками. Из одежды на нем был только запачканный кожаный фартук, плечи густо заросли волосами. Агариста невольно взглянула на него, а потом заметила сидевшую у его ног жену. Женщина приподнялась, протягивая руки, явно умоляя его сесть. Мужчина отступил от нее и от детей. Его голос разнесся над толпой:

– Город горит… снова! Моя мастерская, мой дом, все, что у меня есть, растоптано персами. Мои сбережения? Их забрали у меня на набережной люди из совета. – Он поднял счетную палочку, держа ее как талисман. – Я смогу возместить убытки, когда это все закончится, так они сказали!

Лицо его исказилось от гнева. Резким жестом он сломал палочку, бросил на землю и на глазах у всех сплюнул себе под ноги. Сидевшие поблизости отодвинулись.

Но мужчина продолжил, и его голос набирал силу.

– Мои соотечественники грабят меня и доводят до нищеты, а в это время армия раскрашенных собак снова бродит по Афинам и хохочет. Я заработал эти деньги! Я проливал за них кровь и пот. Это уж слишком!

– Сядь! – крикнул кто-то.

– Подойди и заставь! – прорычал в ответ здоровяк, багровея; с его губ летели брызги слюны. –