Я запомнил именно их возвращение, потому что уход прошел для меня совершенно незаметно: прощаться со мной они не стали, а из гончарной мастерской совсем не видно, что творится снаружи, особенно, если твой круг развернут так, что сидишь лицом к стенке. Да и потом я обнаружил, вернее, осознал их отсутствие лишь спустя несколько недель, не раньше, когда один из местных раббанов на недельном уроке упомянул в какой-то связи Шимона и призвал всех молиться за успех его долгого и опасного путешествия. Тут-то я и подумал: «А ведь и в самом деле, что-то давно я не видел ни Шимона, ни Йоханана…» Разумнее было бы проглотить свое любопытство, но я не удержался и спросил, наклонившись к уху своего соседа:

— А где теперь Шимон и Йоханан?

— Как это «где»? — сначала он посмотрел на меня в полнейшем недоумении, но затем, видимо, вспомнил, что говорит с известным дурачком бар-Раббаном. — В Александрии, конечно… ты что, совсем не от мира сего?

Я не обиделся. Такие, как я, не обижаются, тем более — на правду. Я ведь и впрямь ухитрился пропустить мимо ушей столь важное для общины событие, как снаряженную в Мицраим экспедицию. Шимон и Йоханан направились в Александрию не одни, а вместе с десятком хорошо обученных переписчиков. Там, в стране пирамид они планировали создать второй Кумран, построить свою, невидимую пирамиду и начинить ее не высохшими мумиями, но свитками — живым и животворящим знанием. Они ушли туда с надежным купеческим караваном, захватив с собой не только запас еды и денег на много дней пути, но и образцы священных текстов, которые должны были положить начало новой тайной библиотеке. А кроме всего этого они несли с собой самые светлые надежды и упования кумранитов. По общему мнению, у них было все, необходимое для успеха.

Тем ужаснее оказалось их полное и безоговорочное поражение. Шимон и Йоханан вернулись вдвоем, оборванные и голодные, и в глазах у них читалось чувство безвинной вины, как у побитой ни за что собаки. Заносчивые, богатые и образованные александрийские еудеи подняли на смех бородатых галильских пророков: «Копировать книги? — Зачем? У нас их и так достаточно. Конечно, время от времени какой-нибудь свиток приходит в негодность, и тогда приходится хоронить его по всем правилам завета, а вместо него изготавливать новый. Но это происходит так редко, что нам вполне хватает одного-двух писцов на весь Мицраим… Что-что? Копировать для того, чтобы прятать? Да вы там не иначе как окончательно сбрендили, в вашей глухой провинции Еудея… Боже милостивый, какая дремучесть! Книги пишутся для того, чтобы их читали, да будет вам известно… Что-что? Да нам-то какое дело до ваших мелких внутренних дрязг? Грызетесь, как мыши в норе, режете друг другу горло, пыряете ножом в спину, проклинаете в Храме, распинаете своих соплеменников руками ромаев… но при чем тут мы? Нечего тащить здоровую александрийскую голову в больную еудейскую постель. Что? Погибнет Еудея? Падет Ерушалаим? Рухнет Храм? — Отчего же не жалко… — жалко. Но, по здравом размышлении, ваш ерушалаимский гадючник давно следовало бы хорошенько почистить. Еудеи не пропадут и без провинциальных разбойников-канаев: посмотри, сколько нас здесь, в Александрии, столице Востока! И в Роме, столице империи, и в Иберии, на крайнем Западе, и к северу от Галльских земель, и в Сирии, и в Яване… повсюду, повсюду. И ты хочешь испугать нас гибелью захолустной Еудеи? Что? Храм? А Храм — у каждого в сердце, его не разрушишь…»

Не помогли ни прославленная ученость и ораторский талант Шимона, ни изобретательный ум Йоханана. Их просто никто не слушал. Еудеи из преуспевающей александрийской общины совсем не походили на рыбаков с Кинерета, огородников из долины Ярдена и пастухов из Еудейский пустыни. Они были сыты, счастливы и уверены в завтрашнем дне. Жизнь кормила их с золотой ложечки, их мозги заплыли жиром самодовольства, стук их сердец едва слышался за броней циничного эгоизма. Достучаться до них было решительно невозможно. Хуже того, когда Шимон и Йоханан, окончательно признав свое поражение, засобирались в обратную дорогу, выяснилось, что возвращаться им придется вдвоем. Пришедшие с ними кумранские соратники поменяли свои убеждения на удивление быстро. Солончаковые склоны Еудейской пустыни не выдерживали конкуренции с блестящей Александрией; мрачные пророчества Шимона казались нелепыми на фоне кричащего достатка александрийских соплеменников. Это был настоящий провал.

Ах, если бы проблема ограничивалась одной лишь Александрией! Увы, в Мицраиме Шимону стало ясно, что точно такой же или подобный исход ожидает его в любом другом месте за пределами Еуды. Оторвавшись от собственной страны, люди теряли чувство причастности к ней, к долгу традиции, к знанию. Бессознательно, а временами и на деле они уже готовы были поклоняться местным идолам. Казалось, что это начисто опровергало надежды Раббана, моего отца, на сохранение знания внутри народа в галуте, в рассеянии. Но это опровергало и надежды Шимона на создание всемирной сети переписывания и сокрытия свитков. В его распоряжении оставался лишь крохотный клочок земли — Еуда, даже еще меньше — Кумран.

Таким образом, неудача миссии представляла собой не просто частную неудачу, а настоящую идейную катастрофу. Неудивительно, что люди впали в уныние. Изготовление свитков продолжалось, но уже не такими темпами, и я начал всерьез беспокоиться, как бы не отпала надобность в моих грубых горшках. Но Шимон не был бы Шимоном, если бы смирился с поражением. Не прошло и месяца, как он представил собранию новый план спасения, столь же пугающий, сколь и оригинальный.

Этот план мог прийти в голову только униженному и побежденному вождю, отвергнутому своей собственной армией. Он был зачат в горьком стыде александрийского позора и рожден в угрюмом отчаянии кумранской безнадежности. Если бы мы услышали подобные слова из уст любого другого человека, то, несомненно, сочли бы его наглым святотатцем и, не долго думая, вытолкали бы в шею за кумранские ворота. Но план был сформулирован не «любым» и не «другим», а именно Шимоном, которого никто не мог заподозрить в неуважении к святыням или в слабоумии. Поэтому мы отреагировали гробовым молчанием, которое, впрочем, смутило Шимона лишь в первый момент. Потому что тут же поднялся из-за его спины хитроумный Йоханан и выразился в том духе, что присутствующим здесь сынам света потребуется некоторое время для того, чтобы переварить услышанное, ибо нехоженные пути иногда пугают неопытных странников.

И мы разошлись, обмениваясь недоуменными взглядами, но ненадолго: Йоханан с несколькими заранее мобилизованными единомышленниками уже порхал между людьми, собирая их в небольшие группы, объясняя и втолковывая, отвечая на вопросы, успокаивая беспокойных, в корне подавляя редкое и пока еще очень слабое возмущение. Эта кропотливая пчелиная работа продолжалась в течение трех-четырех дней, пока все мы не были надежно «опылены»; в итоге, на следующем собрании община уже без каких-либо проблем выразила молчаливую готовность следовать за Шимоном в новом направлении. Конечно, как и везде, нашлась кучка особо упрямых, которая, впрочем, моментально оказалась за воротами. Что делать — Кумран не мог не быть коллективом единомышленников. Разделившись внутри себя, мы не устояли бы и дня.

Шимонов план имел название: «Ковчег». Почему именно ковчег? Потому что в ситуации, когда потоп неизбежен, единственное, что остается тем, кто твердо намерен спастись — это строить ковчег, как это делал в свое время Ноах. Правда, в отличие от Ноаха, Шимон думал не о собственном спасении: его ковчег предназначался для Книги. В определенном смысле, в основе плана лежала та же идея, что и у Раббана, который намеревался использовать в качестве ковчега не деревянную посудину, не глиняные кувшины, запрятанные в глубине пещер, а живую материю — людей, точнее, собственный народ. По замыслу моего отца, еудеи должны были пронести Божественное знание сквозь века и опасности и передать его остальному человечеству, когда то окажется готовым отринуть своих гнусных и нелепых идолов.