Лара некоторое время сидела – растерянно, смущенно, оскорбленно разглядывая бывшего мужа, потом встала. Поправила складки на юбке. И мягко зашагала к двери. Обернулась и произнесла с уже иным выражением, иным смыслом:

– Прости еще раз.

– И ты меня прости, – тоже с иным выражением ответил Африкан. – Знаешь, что? Да погоди ты… Всего секунду! – Он подбежал к Ларе, схватил за плечи, заглянул в глаза и произнес совершенно честно и искренне: – Будь счастлива, Лара.

Африкан никогда не думал, что может сказать ей эти слова – после всего того, что она с ним сделала…

Бывшая жена пожала плечами, усмехнулась.

– Теперь ты будешь счастлива, – твердо произнес Африкан. – Теперь я не стану тебя проклинать.

– А ты меня проклинал? – Глаза у Лары вспыхнули, заблестели, налились слезами.

– Да. Ужасно. Я виноват. Я больше не стану это делать.

– Ой, не могу… – с тоской произнесла Лара – на нее признание Африкана подействовало очень сильно. – А чего же ты за мной следил? Чего людей ко мне подсылал? Чего тебе вообще надо, Африкаша?

– Я знаю теперь.

Лара помолчала, дожидаясь, что он расшифрует свой ответ, но так и не дождалась. Пожала плечами и вышла из квартиры.

…Некоторое время Африкан стоял в раздумье. Потом подошел к барному шкафчику, открыл его, прислушался к собственным ощущениям. Не то. Приблизился к письменному столу, на котором стоял компьютер, – опять не то. Ни одной мысли теперь в голове…

Тогда Африкан снова шагнул в прихожую, привычно потянулся к вешалке, где висела его меховая жилетка. «Да что я, совсем спятил… Тридцать градусов на дворе!»

Африкан, как был, вышел из квартиры – в мятых спортивных брюках и майке-«алкоголичке». И только на улице заметил, что он босиком – когда шагнул на раскаленный, пропеченный солнцем асфальт. «А-а, плевать…»

Он махнул рукой – перед ним сразу затормозил разбитый «жигуленок».

– Без денег не повезу! – строго произнес водитель восточного вида. – Деньги есть – покажи, да?

Африкан достал из кармана несколько купюр.

– Садысь. Ехать куда, слюшай?

– Туда… – Африкан махнул рукой, указывая направление. – В Замоскворечье. Там мастерские художественные, у набережной…

Он залез в душный салон, сел на прогретое солнцем сиденье, откинулся назад. «Жигуленок» резво сорвался с места. Африкан лениво смотрел на дома, проносящиеся мимо, но внутри у него все так и кипело, так и переворачивалось.

Теперь он отчетливо осознавал, что поступает правильно, что делает именно то, что должен, что хочет. Что надо сделать.

Заканчивался Чистопрудный бульвар, водитель хотел свернуть в проулок.

– Стоп! Стой, брат! – вдруг дернулся Африкан, прилипнув к окну. – Никуда не едем. На тебе сто рублей, за беспокойство…

– Совсем чудной мужик, слюшай, да! – проворчал водитель.

Африкан вылез из машины и зашагал к дому напротив. Там, в подвале, располагалась танцевальная студия. Та самая. У окон стояла Белла. Африкан ее издалека заметил… Да и как не заметить ее, Беллу, самую красивую девушку в Москве!

Белла смотрела в окна студии, что-то бормотала, пританцовывала. Потом громко, на всю улицу, надрывно вздохнула, обернулась, собираясь куда-то идти, и – носом уткнулась прямо в Африкана:

– Ой!

– Все, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети! – Африкан, недолго думая, сграбастал Беллу, прижал к себе. – Ты куда?

– К тебе, – растерянно произнесла девушка.

– А я к тебе.

«Оно. Вот оно… Вот чего я хотел!» – Африкан еще сильнее стиснул Беллу. Что самое интересное – он уже решительно не помнил, из-за чего они поссорились. И еще он не понимал, чего ради он так долго не ехал к ней, к Белле.

– Я без тебя чуть не умер, – признался Африкан.

– Это я без тебя чуть не умерла! – с жаром воскликнула Белла. – Ты… ты такой вредный, такой противный, Африкашка! – Она высвободилась, изо всех сил ударила его кулаками в грудь.

– А ты скандалистка и истеричка! – парировал он. Снова сграбастал и прижал к себе. Некоторое время они стояли молча. В эти самые мгновения Африкан был остро, очень остро счастлив.

– Значит, я скандалистка и истеричка… – прошептала Белла.

– Нет. Ты – вишенка. Ты – шамаханская царевна… – Он поцеловал ее.

– А ты – страшный разбойник с большой дороги… – Она прикоснулась пальцами к его бороде. Он ловко поймал ее руку, поцеловал пальцы. – Побрейся, пожалуйста.

– Хорошо, – кротко сказал Африкан. И злорадно, с удовольствием пожаловался: – А у меня желудок болит!

– Это ты опять свои дурацкие консервы ешь! – рассердилась Белла. – О боже, боже… вот только оставь тебя… А где твоя обувь?! – Она посмотрела вниз. – Ты с ума сошел, кто же в таком виде по городу ходит!

– Как ты меня бросила, так и хожу.

– Нет, серьезно…

– И я серьезно! Я же сказал – я без тебя умру, – четко повторил он.

– И что теперь? – всхлипнув, спросила Белла.

– Не уходи. Никогда-никогда.

Она уже ревела.

– Не плачь. Не плачь, Вишенка… Хочешь, мы вместе запишемся на танцы? – Он подбородком указал на окна. – Будем вместе танцевать аргентинское танго!

– Нет!

– Ты же хотела?

– Хотела! И сейчас хочу, – вытирая слезы, призналась она. – Но мне нужно, чтобы и ты хотел. А когда я тебя заставляю, мне неинтересно.

– Я хочу танцевать вместе с тобой аргентинское танго, – улыбаясь, сказал Африкан. – И это чистая правда. Я хочу делать все то, что доставляет тебе радость…

* * *

Еще никогда в жизни Белла не была так счастлива, как в те дни после примирения с Африканом. Она засыпала, улыбаясь, и просыпалась – тоже улыбаясь.

Начало июля в Москве было нестерпимо жарким – столбик термометра поднимался до сорока градусов. Асфальт плавился, истончалась, жухла листва под палящим солнцем, раскаленный воздух дрожал, сворачивался в сизые клубки, которые неслись потом вслед за мчащимися по дороге автомобилями… Кондиционеры в домах, магазинах работали на полную мощность, но даже они не могли прогнать душное, влажное, банное тепло, которое исподтишка, непонятно откуда накатывало вдруг…

Люди, звери, птицы, растения в городе – все изнемогали от июльского зноя.

А у Африкана с Беллой был тот самый острый период в отношениях, когда постоянно, с утра до ночи и самой ночью, хотелось обладать друг другом, и невозможно разорвать объятия, отстраниться даже на мгновение.

Покрытые испариной, обессиленные и одновременно ненасытные, они в буквальном смысле умирали от любви.