С реки доносились совсем слабые звуки музыки, и тут она услыхала, что оба они — Пибоди и Томпсон — идут следом за ней… они шли за ней, и Пибоди при виде Фрей воскликнула:

— Подожди! Как ты, тебе лучше? Ты успокоилась?

Томпсон рыскал кругом, объясняя, что здесь никакие вовсе не джунгли, что здесь ничего общего с джунглями нет. Он подошел к веревке и, заглянув в серые заросли, испытал глубокое разочарование. Собственный первобытный лес Томпсона был темно-зеленым и непроходимым. Пугающие своей колоссальностью, поднимались из вечных сумерек древесные стволы навстречу недостижимому своду цветов, пылающему над головами хищников, — своду мечты фантастов и безумных миллионеров. Ха-ха! А это — просто прогулочная тропка для теток-старперш!

— Это абсолютно подлинные джунгли, — объясняла Пибоди. — Национальное достояние! Здесь никто не ходил десятки лет и никогда не сломал ни единой ветки. Говорят, что еще дальше в чаще водятся дикие обезьяны. Подождите немного!

Вытащив брошюру, она стала листать ее.

— Пибоди! — сказал Томпсон. — Ты болтаешь, словно гид. Без пива никакой фантазии у тебя нет!

Он шел дальше тихим ходом, хромающей походкой, отталкиваясь тростью от бревен, выстилающих тропу, и населяя свои собственные джунгли ползающими и крадущимися тяжелыми телами пресмыкающихся. Что-то скользнуло в зарослях с легким, будто шелк, шелестом и с резко оборванным вскриком, едва ли не вздохом.

— Змей! — бросил он через плечо. — Я люблю их! У меня был уж, он спал у меня под кроватью.

Кэтрин Фрей, обойдя его кругом, ускорила шаг. Томпсон повысил голос:

— Уж! Да, а откуда вам знать, не живет ли у меня по-прежнему под кроватью уж? Вам никогда не найти его, и, во всяком случае, вы никогда не сможете быть по-настоящему уверены в том, что его в доме нет!

Фрей, обернувшись, спросила:

— Чего вы хотите? Почему вы все делаете ради того, чтобы напугать и рассердить меня, почему вы так поступаете?

— Чтобы увидеть, удастся это или нет, — буркнул Томпсон куда-то под край мшаника. Казалось, он был абсолютно откровенен.

Пибоди боязливо воскликнула:

— Не будь таким злющим! Она не любит животных!

Кэтрин Фрей покинула их. Довольно скоро вышла она к прогалине в лесу. Здесь дорога поворачивала назад. Вывеска гласила, что это Поляна джунглей, и маленький Средиземноморский павильон звал отдохнуть. Она вошла туда и села…

Аспирин ей обычно не помогал, но, во всяком случае, пару таблеток она приняла.

Здесь были автоматы с бутербродами, с открытками и с кока-колой. Посреди прогалины стоял красно-белый, сделанный из фанеры Дед Мороз в запорошенном снегом одеянии, а вокруг него росли большущие мухоморы, содержавшие пластмассовые ящички для пожеланий к Рождеству. Обычный столб-тотем неистово глядел в сторону джунглей.

Но вот боли немного отпустили Фрей. Возможно, аспирин все-таки помогал. Кэтрин Фрей позволила себе расслабиться, погрузиться в состояние полной нереальности, а ландшафт и спутники показались ей преувеличенными, будто какие-то комиксы, сама же она чувствовала лишь усталость.

Но вот подоспели и они. Пибоди заглянула в мухомор и сказала, что, раз уж они тут побывали, им надо загадать желание. Пожелать можно что угодно, и нет ли у нее, у Фрей, клочка бумаги.

«Пожелай за меня, — подумала Кэтрин Фрей, — пожелай мне трижды умереть, сунь в землю резеду, и розмарин, и все цветы, которые только ты мысленно ни подарила своему любимому папочке, но во имя Господа Иисуса нашего оставь меня в покое».

— Почему ты смеешься? — спросила Пибоди. — У тебя нет бумаги?

Как раз в этот миг Томпсон, приподняв веревку, окружавшую поляну, вошел в джунгли, и его серая меховая шапка скрылась среди деревьев.

— Нет, никакой бумаги у меня нет, — ответила Фрей.

Пибоди вошла в павильон и устроилась на скамейке. Тишина пугала ее, и она долго объясняла…

А объяснения ее, скорее всего, касались следующего вопроса: «Странно, что люди не всегда думают о том, что говорят, или говорят не то, что думают, и вовсе не надо придерживаться только одного или другого мнения… Ведь колоссально редко осуществляется то, о чем думаешь ты, да и большинство вовсе не думает так уж плохо…»

Ее обуревала боязнь того, что она была вовсе не любезна, не дружественна, ее снова захватили еще не оформившиеся угрызения совести.

Внезапно Фрей спросила:

— Где он?

— Томпсон? Думаю, пошел в джунгли.

— Ты видела, как он пошел в джунгли?

— Не знаю, точно не знаю…

— Ты это видела? Видела? — разразилась Фрей. — Не валяй дурочку, скажи, пошел он туда или нет.

— Возможно, пошел, — прошептала Эвелин Пибоди.

Мисс Фрей резко поднялась и выбежала на поляну. Раз за разом звала она Томпсона, но ответа не получала. Он должен был услышать ее, он не мог еще так далеко уйти, но старый козел молчал, видимо, сегодня он был глух, как пень, и, впав в детство, только что выбрался с площадки с песочницей.

— Подожди! — крикнула Пибоди. — Подожди меня!

Кэтрин Фрей шла все дальше, ведомая чувством ответственности, но, пожалуй, больше всего — гневом. Иногда она звала своего злейшего врага.

Земля постепенно опускалась, превращаясь в темную неопределенную массу, где застревали ноги, идти стало трудно. Вода, скопившаяся в башмаках, была теплая.

Гниющие снизу стволы невысоких деревцев торчали повсюду, суживаясь к вершине, будто червяки — наживка на крючке. Лес был отвратительный. В конце концов Фрей стала кричать только ради того, чтобы звать, чтобы выкричаться самой.

— Старый козел! Поджигатель! Томпсон! Злодей!

И проходя все дальше и дальше в чащу джунглей, она начала окликать и других. Ужасающими эпитетами награждала она тех, кто никогда не давал себе труда спросить о ней, кто никогда не позаботился о том, чтобы найти того единственного человека в мире, того, кем была Кэтрин Фрей.

Пибоди следовала за ней, как могла — изо всех сил, — и слышала, как Фрей кричит все дальше и дальше, все слабее и слабее в лесной чаще… Под конец все стихло.

Нет на свете ничего столь пугающего, как то, что от тебя уходят люди, не заботясь о том, чтобы подождать, люди… Это казалось Пибоди жутким еще в детстве, когда речь шла всего-то об игре. Никто не знал, как она боялась, когда папа хотел играть снова. Всякий раз, когда он прятался за деревом, она думала, что он никогда больше не вернется обратно. Всякий раз, когда он не мог найти то, что ему хотелось, его дочь Эвелин испытывала чувство глубокого горя. Мы искали, мы никогда не делали ничего другого, кроме как искали. Папа не отыскал для нас ручья, не нашел и джунглей…

— Любимое мое семейство, вот здесь может найтись настоящее, поросшее низенькими деревцами озерцо… Представьте себе черные зеркальные лужицы под редкостной формы воздушными корнями и запах стоячей воды там, где так и бурлит медленно умирающая жизнь…