Лиллиан поворачивает голову. Она выглядит удовлетворенной, или, может быть, это всего лишь эффект от СПА-процедуры.

— Да ладно, Эва оставила Джина, когда бросила и всех нас.

Вот и хорошо. Я рада.

— У бедняги было разбито сердце. Он вернулся в Европу. Говорил, что люди в колонии сегодня не более цивилизованные, чем триста лет назад. Джин был остроумен и не лез за словом в карман — эта черта делала его интересным собеседником. — Лиллиан тяжело вздыхает. Ее хрустально-голубые глаза пристально наблюдают за мной. — Надеюсь, Эва объяснила причины своего ухода вам с отцом яснее, чем нам, — говорит она.

— Да нет, — возражаю я. — Все было нормально до тех пор, пока не провалилась одна из ее осенних коллекций. Она впала в глубокую депрессию. После нескольких недель, которые мама провела лежа в полумраке своей спальни, лишь иногда украдкой выскальзывая из дома бог знает куда по ночам, она объявила нам, что покидает нас, чтобы спасти свою карьеру.

Мне было шестнадцать лет, когда моя мать побросала кое-какую косметику и пару фирменных платьев в чемодан на колесиках «Вивьен Вествуд» и ушла безвозвратно.

— А потом? — В голосе Лиллиан слышится сочувствие. Специалист по Рейки делает вид, что не прислушивается к нашему разговору, но в тот момент меня это мало волнует.

— Сначала она присылала поздравительные открытки на мой день рождения и на Рождество, но потом и эта односторонняя связь оборвалась.

— Чем она сейчас занимается?

Я вздыхаю:

— Мы нанимали частного детектива. Эвы в Нью-Йорке не оказалось. Пропала она и из мира моды. Квартира на Седьмой авеню, которую она якобы снимала, чтобы оставаться в городе сначала на выходные, а потом и на целые недели, как выяснилось, никогда не существовала. Мы не знали, где она жила все это время. Мы проследили ее путь до Милана, но там ее след терялся. Потом, пару лет назад, один из ее старых друзей передал моему папе страницу из одного итальянского журнала мод. Эва (по крайней мере эта женщина выглядела как очень исхудавший ее двойник) была снята под руку с человеком, в котором угадали принца Дмитрия из Молдовы, на премьерном кинопоказе в Каннах. В списках она значилась как «подруга», поэтому я догадалась, что с ее карьерой дела обстоят не очень успешно.

Лиллиан понимающе кивает.

— Наверное, это было очень тяжело для тебя, — говорит она. — Уход матери ты, вероятно, восприняла как вотум недоверия тебе, хотя, я уверена, это было не так. — Она угадала. Именно это я и чувствовала. Я боязливо улыбаюсь. — Глупая, она не понимала, какие большие надежды ты подаешь. Ты мне нравишься. Она могла бы гордиться такой дочерью.

Мастер Рейки делает последний взмах, выпрямляется и провозглашает:

— Закончили!

Воцаряется неловкое молчание. Такие беседы редко ведут со своим начальством.

— Очень хорошо. — Лиллиан садится.

Босая, она выглядит почти девчонкой в этот момент. — Давай посмотрим, что ты там принесла.

Безусловно, после того как мы только что поговорили по душам, совершенно невозможно взять и обрызгать Лиллиан святой водой.

Я начинаю выкладывать все добро на ее стол, пытаясь оставить незамеченным злосчастный пузырек. Но Лиллиан в первую очередь выхватывает именно его.

— Лучше этим не пользоваться! — быстро говорю я, пытаясь забрать его. — Упаковка была повреждена.

Она не обращает на меня внимания и начинает вынимать его из коробочки.

— Нет, нет! — вмешивается СПА-леди. — Никакой косметики! Заблокирует энергию! Энергия и так почти на нуле.

Слава Богу! Я бросаю пузырек в лоток.

— Возьми его домой, я положу лосьон в пакет.

Пора переходить к следующему этапу разоблачения.

А именно — предложить Алексе пресловутый освежающий лавандовый лосьон.

— Пресс-релиз гласит, что он придает коже сияние, — говорю я, и она попадается на крючок.

Алекса снимает свои темные очки, запрокидывает голову и закрывает глаза.

Я стараюсь не дышать.

Она вдруг открывает глаза и спрашивает:

— А его можно наносить поверх макияжа?

Аннабел смотрит на упаковку:

— Тут написано, что можно.

Алекса снова закрывает глаза, и я несколько раз нажимаю на распылитель. Над ее лицом образуется легкое облачко.

И… ничего не происходит. Поначалу ничего. Потом Алекса резко открывает глаза и пронзает меня взглядом.

— Он жжет! — вопит она. Ее лицо кривится от боли. — Он страшно жжет, Кейт!

— Я принесу салфетку! — Аннабел пулей вылетает из кабинета.

Размахивая прозрачными, как у привидения, руками, Алекса откидывается на спинку стула. Ее побелевшие губы испускают страдальческое шипение. На ее коже проступают красные пятна. Из глаз ручьями льются слезы. Я с ужасом наблюдаю, как на ее нежной коже вокруг рта множатся мелкие волдыри. Тяжело сознавать, что причина этому — я, пусть передо мной и вампир.

О Боже, она действительно вампир.

— Это не лосьон «Крем де ла Мер». Что это?

— Не знаю, — заикаюсь я.

Глаза Алексы злобно впиваются в меня, и мне кажется, что я вижу проблески красного огня сквозь их кошачью зелень.

— Нет, знаешь, — рычит она. — Уверена, ты прекрасно знаешь, что это.

— Пойду поищу Аннабел. — Я поворачиваюсь и выбегаю из комнаты.

Мой мозг пытается опровергнуть то, что я только что узнала, — мол, возможно, это случайное стечение обстоятельств, аллергическая реакция на то, что изначально было во флаконе. Но ведь это была всего лишь благоухающая вода. Ничего больше. Я побрызгала вчера вечером себе на лицо, чтобы удостовериться, что никакого эффекта не должно быть.

Инстинктивно возвращаюсь в комнату стажеров, стараясь идти, а не бежать. Несмотря на то что сейчас только пятнадцать тридцать, я выключаю компьютер, собираю свои вещи и покидаю офис.

Больше мне здесь делать нечего.

Я просыпаюсь, выныривая из тревожного сновидения.

Гостиная медленно принимает свои обычные очертания. Я, свернувшись калачиком, лежу на суперширокой угловой синевато-серой софе, накрывшись собственным свитером. По телевизору идет очередной показ мод на «Фэшн ТВ», звук приглушен. Тенденциозно с точки зрения вампира — это я так шучу сама с собой. Модели загримированы под исчадия ада: черные круги под глазами и ввалившиеся щеки на белых лицах. Они демонстрируют черные сатиновые пелерины с капюшонами, рубашки, украшенные аппликациями в виде траурных венков, и глубокие, дразнящие вырезы мысом. Похоронный шик. Часы показывают 8:05. Мое ожерелье из чесночных головок шуршит и воняет, стоит мне только пошевелиться.