— Нет, не давай. И почему ты остановился? Ты что, не можешь одновременно идти и разговаривать? У тебя батарейки сели?

— Сели. Я остановился, потому что, когда мы разговариваем, я хочу видеть твое лицо. Кстати, а можно посмотреть твои картины?

— Не-а.

— Ну, хоть одну?

— Нет.

— Ну, самую маленькую?

— О господи. Какой ты приставучий. Ладно, но без снобистских замечаний, пожалуйста.

— Но они просто потрясающие. — Он поднял небольшой холст к свету, чтобы лучше рассмотреть его.

— Что значит это «но»? Можно подумать, ты до смерти удивился.

— Не придирайся. Я не тому удивился, что они хороши, параноик ты мой. Просто я не могу поверить, что можно создать такую красоту, такую силу и держать их под замком. Мне очень нравятся цвета. Я молодец, что заставил тебя пройтись по галереям. А ты — просто помешанная.

— Спасибо за поддержку.

— Ты должна пойти в эту лучшую в городе галерею. И ты сама это знаешь. Если не пойдешь и согласишься выставляться в обычном, заурядном месте, ты уже никогда не сможешь этого сделать. Будешь сидеть там и страдать от того, что так и не отважилась сделать то, чего на самом деле хотела, даже не попыталась, чтобы хотя бы понять — можешь ты сделать это или нет.

— Это меня как раз мало беспокоит. Выставиться бы хоть где-нибудь.

Он только хмыкнул.

— Да, дорогая. Я тебе верю. А теперь посмотри-ка вот на эту картину…

— Я ее видела. Я сама ее нарисовала.

Он не обратил на ее слова никакого внимания.

— Она почти уродлива, и это по-своему красиво. Она производит впечатление тишины, посмотри на эти приглушенные тени. Эта женщина выглядит такой печальной. Нет, не печальной. Она как будто понесла какую-то утрату. Осиротела.

Уилл указал на детали картины:

— …а вот эти плиты, множество ног за многие годы вытерли в них углубления. Это собор? Странно. Я вижу, что это собор, но чувствую, будто это нереальное место, такое, какое видишь во сне.

— Садись, пять. То, о чем ты толкуешь, называется синтез. Слияние реальности и воображения. Все картины в той или иной степени построены на этом. Потому что твое видение мира никогда не совпадает с тем, какой он на самом деле.

— Ты имеешь в виду, что ты изображаешь только то, что существует у тебя в голове?

Она кивнула.

В понедельник она стоит у витрины галереи. Стоит уже долгое время. Выставленные в витрине картины очень, очень хороши: первоклассный портрет, масло — женские черты лишь намечены, но видно, как они омрачены; две небольшие пастели — ню, серия из четырех гравюр — пейзажи, стильные и завершенные. Она пытается рассмотреть через стекло, что происходит в галерее.

— Вы заходите? — Одетый в твид мужчина средних лет, собираясь войти, придержал дверь и для нее.

— Нет. Я просто…

Хотя почему бы и нет? Она все равно уже здесь.

Она переходит от картины к картине, и настроение ее меняется от восхищения — какое чудо! — до депрессии — мне не на что надеяться. Надо было взять с собой Уилла. Ей хотелось делиться с ним всем увиденным, то и дело восклицая: «О, посмотри, взгляни сюда!» Тут ей на глаза попалась небольшая поделка из керамики. Покрытая эмалью, она сияла, как маленькая драгоценность. И даже те картины, которые ей не нравились, были, по крайней мере, искусно выполнены. Нет, нечего и надеяться, что сюда возьмут ее работы. К чему и спрашивать? Они только рассмеются от неловкости и скажут: «Но ведь вы всего лишь Белла. Возможно, вы не совсем поняли. Здесь выставляются только настоящие художники».

Мужчина в твидовом пиджаке стоял у стола, беседуя с помощницей.

— Так, — обернулся он к Белле, одновременно просматривая почту, — вы ко мне? — И кивнул на ее коричневый портофолио. — Ну, давайте посмотрим, — протянул он руки.

Мистер Макинтайр смотрел молча, лишь иногда покачивая головой. О боже, подумала она, он не знает, что сказать. Боится обидеть. Это было ужасно, намного хуже, чем в школе, когда она стояла и ждала, пока учитель прочтет ее сочинение. Что он поставит? Одну-единственную красную галочку? И скажет, что она могла бы написать лучше? Белла опустила глаза и сосредоточилась на том, как сжимает и разжимает пальцы ног внутри ботинок. Он провозился довольно долго, так и этак рассматривая пять картин с собором, которые она принесла. Есть ли у нее еще, поинтересовался он. Да, есть несколько, ответила она и про себя добавила: почти дюжина, и еще акварели. Планирует ли она продолжать? Мне уже не остановиться, сказала Белла.

Он прошелся по календарю.

— На ближайшие месяцев десять у нас все расписано.

Так, хорошо, он пытается вежливо ей отказать. Наконец она может забрать картины и спокойно уйти.

— Но, но, но, — продолжил он, пока она складывала листы в папку. Его палец еще раз пробежался по числам. — Но хотя по времени это очень скоро, через три месяца у нас будет совместная выставка. Три художника. Должно было быть четверо, но один отказался из-за нервного срыва. Вы как раз подходите. — Он рассмеялся. — Выставка называется «Видения» и объединяет все что угодно. Но вот это, — он похлопал по ее папке, — это действительно видения. Подумайте пока. Я понимаю, вам хотелось бы организовать отдельную выставку. Если так, то подождите до следующего года, скажем, до начала осени. Но нам будет нужно, естественно, намного больше работ. Я бы с удовольствием зашел и посмотрел на остальные. Где у вас мастерская? Позвоните завтра, если можно, но не позднее четверга, и мы обсудим, какие вам нужны рамки и все остальное.

Значило ли все сказанное им, что ему понравились ее работы? Он что, только что пригласил ее участвовать в совместной выставке, или ей это только пригрезилось? Удобно ли будет переспросить? Он наверняка подумает, что она сумасшедшая.

Он улыбнулся, и его лицо неожиданно прояснилось и помолодело.

— И кстати, ваши работы великолепны. — Утвердительно кивнув сам себе, он добавил: — Обсудим все завтра.

Наконец-то Белла была допущена на «совещание» к Селин, что на деле означало, что они просто болтали, хотя и при закрытых дверях. Она оттягивала принятие решения так долго, как могла, но Селин прижала ее к стенке: входит ли она в долю на следующий год или нет?

— Мне лестно твое предложение…

— Но ты его не принимаешь? Знаешь, я не очень-то удивлена. Могу я только спросить, почему?

Белла рассказала Селин о выставке и своем желании рисовать. Быть может, Селин придет на выставку? С удовольствием, отозвалась та.

— Мне кажется, я не смогу больше работать полный рабочий день, — услышала она свои слова. — Я подумала, может быть, ты разрешишь мне работать, скажем, три дня в неделю? Тогда у меня останется время писать. А в мое отсутствие Энтони сможет меня замещать. У него большой опыт. Или, если ты против, я, конечно, могу уйти совсем.