…Отправленный в поход за некими майянскими книгами и идолами испанский дворянин вместе со своими товарищами и подчинёнными оказался марионеткой в руках сил куда более могущественных, нежели корона или церковь, хотя сам поначалу считал, что выполняет именно их волю. Не поставив его в известность о подлинной задаче экспедиции, Диего де Ланда доказал, что сам играл независимую партию, цели и смысл которой были понятны только ему самому.

Будущий юкатанский епископ оправдал выделение таких значительных ресурсов для столь туманной миссии опасениями индейского мятежа. Даже если такая угроза и действительно существовала, интуиция подсказывала мне, что де Ланда использовал её скорее как предлог для осуществления своих теневых планов. Он составил их уже за месяцы до происшествия с собакой ключника, выведшей того на языческие капища в подвалах монастыря в Мани. Через осведомителей ему стало известно о существовании некого старинного майянского свитка с мрачными и грозными предначертаниями, обладание которым сулит ему безграничную власть над умами майя, над судьбой полуострова, а возможно, и нечто намного большее.

Знал ли он, где искать манускрипт? Хотя летучие отряды рассылались из Мани во все концы Юкатана, самый крупный отправился именно в Калакмуль. Остальные, вероятно, были просто прикрытием, а уничтожение тысяч книг на грандиозном в своём варварстве auto de fé — попыткой скрыть пропажу важнейшей из них. Де Ланда хотел завладеть свитком во что бы то ни стало, и исполняющие его приказание конкистадоры не останавливались ни перед чем. Ни загадочное исчезновение и предположительная гибель половины отряда в неурочную грозу, ни предупреждения перепуганных индейцев (планы настоятеля каким-то образом были донесены майянским старейшинам), ни нападения свирепых дикарей, ни вспышка болотной лихорадки, ни сопротивление, с которым сама сельва, казалась, встречала чужаков, — ничто не поколебало их решимости. Да, солдаты роптали, но все поползновения к бунту были подавлены командирами отряда в зародыше. Индейский проводник говорил, что один из людей в отряде точно знал, что за добыча ждала его в конце пути, что именно надлежит искать, чтобы затем доставить это нетерпеливо дожидавшемуся вестей епископу. И мне ещё только предстояло вывести этого человека на чистую воду…

Но если есть одни силы, стремящиеся взломать печати и узнать запретное, то, согласно предупреждению Хуана Начи Кокома, должны проявить себя и другие, противодействующие им, эти сведения оберегающие. Зная об этом, можно ли было продолжать считать все напасти, обрушившиеся на экспедицию, простой случайностью, и отказаться от поисков их скрытого значения? Нет, беды, раз за разом подвергавшие отряд децимации, и не могли быть ничем иным, как результатом демонического или же божественного вмешательства. Мне вспомнился тот вечер, когда я прочёл главу, в которой лишь недавно выступившие в поход конкистадоры потеряли половину отряда, оставленную сторожить лагерь. Единственная иллюстрация в той главе — отталкивающий уродец, изображённый в самом конце, на незанятом буквами месте, звался Chac. Чак, одно из самых могущественных майянских божеств. Так могли ли гроза, озарявшая незрячее чёрное небо ветвистыми молниями и хлынувший на сельву ливень, смывший все следы исчезнувших людей и коней, быть проклятиями и слезами Бога дождя? Не содержали ли и другие роковые происшествия тайных знамений, которые я не смог разгадать из-за своей неискушённости?

Участники экспедиции подвергли себя опасности, едва ступив на путь, который мог привести их к упоминавшемуся Хуаном Начи Кокомом знанию… Знанию, вероятно, содержавшемуся в позднейших главах заметок… И, значит, достаточно было сделать первый шаг по ведущей к нему тропе…

Бумажку, которая поставила всё на свои места, мне вложило в руки Провидение. Обычно я, не задумываясь ни секунды, швырял в урну квитанции, вручаемые в бюро при передаче готового заказа. Но она каким-то чудом избежала этой доли, спрятавшись в заднем кармане брюк и пересидев там несколько чисток.

То, что вчера показалось бы мне клочком паршивой бумаги с чьим-то небрежным росчерком и расплывшимся синим штемпелем, сегодня превратилось в бесценный документ, в ту самую, на первый взгляд ничем не примечательную, но заветную костяшку домино, которая падает первой и увлекает за собой тысячи других, открывая взгляду новые узоры и зашифрованные рисунки.

«Бюро переводов «Азбука», и далее — от руки: «заказ выполнен, принят. Выплачено 970 руб.00 коп. Семёнов И.». Забавная, похожая на яйцо буква «о», уже будила во мне беспокойные воспоминания, но невиданная «з» с захлёстом чуть ли не на две строчки вниз, не оставляла никаких сомнений.

Я точно знал, где видел такой же почерк, я слишком долго и слишком внимательно всматривался в те четыре слова, и они плясали у меня перед глазами до сих пор,

словно выжженный в глазной сетчатке неосторожного рабочего слепящий зайчик пламени сварочного аппарата.

«Они идут за мной». В панике брошенная в конце одной из глав книги карандашная надпись, стёртая и утопленная в крови, была написана той же рукой, что выдавала мне расписки за сделанные переводы в бывшей детской библиотеке.

Теперь я понимал, кто читал дневник до меня, какие посулы, заставившие его выхватывать крупицы знания у меня из-под носа, он увидел в прочтённых им страницах, зачем старался перевести раньше меня новые главы дневника и скрывал при этом от меня и их содержание, и свою работу. И я знал, какую цену ему пришлось за это заплатить. Неясно было однако, до скольких глав успел добраться притворявшийся равнодушным клерк из моего старого бюро, и что именно навлекло гнев заказчика, если за убийством стоял он? Расправились ли с ним за то, что он покусился на чужие секреты, или же такая судьба ожидала любого, кто прикасался к испанскому дневнику? Вот на этом-то месте и повалилась та самая костяшка домино.

Уничтожившие любопытного клерка создания, добравшиеся, верно, и до первого переводчика, измучившая меня болезнь, потусторонний ночной гость, вопли юкатанского лесного дьявола в моём дворе — всё это были звенья одной цепи. Цепь эта уходила в тёмный омут, и к ней был прикован сказочный ларец. Пытаясь достать его, я сам вытягивал из мрака звено за звеном, и каждое следующее было ужаснее предыдущего.

Я повторял судьбу неназвавшегося испанского офицера, мы с ним вместе делали каждый новый шаг, преодолевая чье-то растущее сопротивление, словно натягивая всё больше невидимый жгут, упрямо продвигаясь вперёд — одновременно — он в шестнадцатом веке, я — в двадцать первом. Я больше не был наблюдателем, незаметно для себя я стал частью этой истории, увязнув в ней по пояс, и продолжал — теперь уже добровольно — погружаться всё глубже.

Творившееся со мной было тенью, повторением случившегося пять веков назад. Но может быть, и первое, и второе были отголосками, реинкарнациями неких изначальных откровений, первой передачи Знания, состоявшейся невообразимо давно? Знания, которое впоследствии кочевало от хранителя к хранителю — иногда напрямую, от учителя к ученику, иногда — через посредников, пропадая на долгие столетия и снова возвращаясь в наш мир из небытия, приводя за собой сонмы демонов и чудищ… Из поколения в поколение, из эры в эру, из уст в уста, с пергамента на бумагу, от рождения Вселенной — и до её последнего вздоха, который оно само и предрекает, и описывает.