— Янкеле болтался вокруг ее дома ночью.

— Не говорите глупости! — вскричала Гута. — Чего ему там было делать?

— Значит, вы ничего не знаете о его отношениях с Оснат? — спросил Михаэль.

— А что тут знать? У него никогда никаких отношений с девушками не было, и Фаня от этого страдала.

— Ничего не было? Тогда вы, конечно, ничего не знаете, — гнул свою линию Михаэль.

— Знаю, что он был влюблен в Оснат, так это было давно, когда они еще детьми были. Но все давно закончилось, и он ничего ей не сделал. Даю правую руку на отсечение, что он ей ничего не сделал.

— Но нельзя исключать, что ему известно что-нибудь такое, чего мы не знаем.

— Это вряд ли. Янкеле хороший работник, но он живет не в этом мире и ничего в нем не видит.

— А Фаня?

— А что Фаня? — начала Гута, и руки ее побледнели и задрожали еще сильней.

— Фаня знала, что он… влюблен в Оснат?

— Мы об этом не говорили. Но что с того, что она знала?

— Она же ваша младшая сестра. Вы должны за нее отвечать, — неожиданно для себя произнес Михаэль.

— Да, она моя младшая сестра, — ответила Гута.

— Мне хотелось бы узнать, как повела бы себя Фаня, знай она, что Янкеле влюблен в Оснат.

— А как ей себя вести? — сказала Гута с нескрываемой злобой. — Чушь это. Она бы ничего не смогла сделать Оснат. Оставьте Фаню в покое. Разговоры с ней вас ни к чему не приведут. Лучше поговорите со мной. Фаня никому не может сделать ничего плохого, и уж она-то точно не знает, что такое паратион. Здесь даже говорить не о чем. — Она говорила злым, угрожающим тоном, а руки ее не на шутку дрожали.

— Нам все же придется поговорить с Фаней, ведь идет расследование, — сказал Михаэль. — Случилось убийство. Но мы будем максимально тактичны. Этот разговор будет для ее же блага.

— Вы не должны говорить с Фаней, и не нужно упоминать о ее благе. Она никому не может причинить вреда, а меня вам не запугать. — Она задышала глубоко и неровно. — Сейчас же пойду и поговорю с Дворкой и Моше, и со всеми остальными, кто думает, что они такие умники. Так я вам и позволю прийти и говорить с Фаней! Это только кажется, что вы можете здесь делать все, что вам заблагорассудится.

Когда она вышла из комнаты, Михаэлю стало не по себе: он запустил этот механизм, и ему придется увидеть, как себя ведет кибуц, охваченный паникой из-за события, которое раньше никогда не случалось. Он постарался успокоиться, твердя самому себе: «Слава Богу, что люди все-таки предсказуемы», — однако всю дорогу к дому Дворки он не мог избавиться от страха перед тем, что произойдет в этой большой семье, когда она узнает об убийстве Оснат.

Несколько часов спустя, сидя с Шорером и Авигайль в маленьком кафе на Махане-Иегуда, он все еще никак не мог забыть утробный смех Дейва. Казалось, что этот смех заполняет все заведение, в котором ни для кого не было тайной, кто они на самом деле, хотя полицейскую форму они не носили. Правда, виду никто не подавал, несмотря на то что полицейскую машину они припарковали у самого входа в кафе. Шорер сидел на маленьком деревянном стульчике, а Авигайль — в пластиковом оранжевом кресле. Несмотря на жару, на ней была белая рубашка с длинным рукавом и синие джинсы, прическа «конский хвост» делала ее похожей на студентку. Она внимательно рассматривала все вокруг, словно хотела запомнить каждую мелочь и надолго сохранить свои впечатления.

В час ночи даже на главной торговой улице становится тише и темнее. Обычно в этом кафе находились те, кто за картами пытался скоротать время до утра. Михаэль отметил про себя пожилого человека с копной седых волос и покрасневшими глазами, который был одет явно не для теплой иерусалимской ночи. От него исходил запах давно не мытого тела человека, который спит, не раздеваясь. Даже сидя к нему спиной, Михаэль не мог забыть вида этого бродяги, причем в его сознании он странным образом сочетался с хохотом Дейва.

Перед Эммануэлем Шорером стояла кружка пива. Авигайль заказала пирожок с мясом и холодный мятный чай. Михаэль попросил кофе по-турецки и стакан воды. После кофе он тряхнул головой, стараясь таким образом избавиться от всех картин и звуков дня: от истерики Фани, прощальных шепотов Гуты, смеха Дейва, в котором не было ничего демонического, даже наоборот — свободный смех веселого человека, который позволяет себе видеть мир таким, какой он есть.

— Через несколько часов люди будут ехать на работу, — сказал задумчиво Шорер, — и начнется толкучка. — Он выпрямился на своем деревянном стульчике, повернулся к Михаэлю и нервно спросил: — Ты говорил с Нахари? Он знает, что тебе не удалось сохранить секретность?

— Я говорил, и он все знает, — заверил его Михаэль.

— А что он сказал? — спросил Шорер, пытаясь скрыть свою нервозность.

— Сказал, что я мог бы и с ним сначала посоветоваться. Хотя, — тут Михаэль позволил себе улыбнуться, — он также сказал, что у него уже было ощущение, что именно так я и поступлю, но мне не стоило своевольничать, а лучше было бы посоветоваться сначала с психологом. Тут он, пожалуй, прав. Но мне хотелось, чтобы все получилось спонтанно. А может, я вообще не думал об этом, — признался Михаэль, — я имею в виду психолога.

— Легко отделался, — сказал Шорер и посмотрел на Авигайль, которая вылавливала листики мяты из своего стакана и выкладывали их на тарелку с пирожком.

— То есть? — спросил Михаэль.

Шорер отхлебнул пиво и сказал:

— Избежал выволочки.

— Кто сказал, что я избежал? — с легкой улыбкой спросил Михаэль. — Ты же не спрашивал, что произошло между ним и мной. Он произнес длинную речь о том, что я не в одиночку работаю, что я больше не в иерусалимском отделении и что в его подразделении не стоит искать людей глупее себя. Он говорил, что наша работа коллективная и что лучше использовать людей из моего отдела или, как он выразился, «пользоваться имеющимся у меня ресурсом».

— Я бы на твоем месте так собой не гордился, — сказал Шорер.

— А кто гордится, да и чем? — запротестовал Михаэль.

— Ты гордишься, — безжалостно заявил Шорер. — Ходишь тут, считая, что на тебе весь кибуц, что ты — его спаситель и должен им открыть глаза на правду. У тебя такое выражение лица, словно от тебя зависит судьба всех кибуцев, словно ты один что-либо понимаешь в происходящем.

— Ну что ты так на меня злишься? — с удивление спросил Михаэль. После некоторого раздумья он повернулся к Авигайль и сказал: — Это все из-за нее. Из-за того, что я поставил тебя перед фактом.

— Не говори ничего за меня, — зло ответил Шорер. На них поглядывали подвыпившие посетители, и только игроки азартно продолжали свое занятие, не обращая ни на кого внимания. Он понизил голос: — Это не из-за Авигайль, а из-за того, что ты работаешь один, не желая знать, как это опасно. Ведь отравитель до сих пор на свободе, он знает, что всем известно об отравлении, и может стать еще более опасным. Ты ни с кем не обсудил свои действия, не знаешь, как на это реагируют люди, и в дополнение ко всему идешь и говоришь с этим жизнерадостным американцем…