Я стоял долго, до тех пор, пока правдоподобными выглядели мои ахи и вздохи восхищения, а сам пытался мысленно представить карту пола и расположить на ней каждый услышанный звук. Я то и дело вспоминал, что где-то в этом здании находится Каэдэ, и тщетно напрягал уши, чтобы поймать ее голос.

Наконец Кенжи сказал:

— Идем, идем же! Мой желудок пуст. Господин Такео сможет рассмотреть пол завтра, когда будет сопровождать господина Отори.

— Мы завтра придем в замок?

— После обеда господин Отори встречается с господином Йодой, — сообщил Кенжи. — Господин Такео, конечно же, пойдет с ним.

— Вот удача! — ответил я, хотя от предстоящего визита душа ушла в пятки.

Когда мы вернулись в дом, где нас разместили, господин Шигеру рассматривал свадебные наряды. Они были разложены на циновке — роскошные, яркие, расшитые символами счастливой судьбы и долголетия: цветками сливы, белыми журавлями, черепахами.

— Эти одежды мне прислали дяди, — сказал он. — Что ты думаешь об их великодушии, Такео?

— Оно не знает границ, — ответил я, возмущенный их двуличностью.

— Как считаешь, которое я надену?

Шигеру поднял платье с цветками сливы, и ему помогли надеть его.

— Это выглядит недурно, — сказал Кенжи. — Давайте обедать.

Однако господин Шигеру не спешил: прошелся рукой по тонкой ткани, еще раз восхитился сложным узором вышивки. Он молчал, но мне показалось, что я прочел в его лице нечто вроде сожаления. Сожаления о свадьбе, которой не суждено состояться, или, как я теперь понимаю, то было дурное предчувствие, скорбь по своей судьбе.

— Я надену это, — сказал он, снял платье и передал его слуге.

— Оно вам действительно к лицу, — пробормотал тот. — Мало кто сравнится красотой с господином Отори.

Шигеру одарил его своей добродушной улыбкой, но ничего не ответил. Во время обеда он тоже был неразговорчив. Мы все молчали, напряжение не позволяло болтать о всякой ерунде, а обсуждению иных тем мешала мысль о вероятном присутствии шпионов.

Я устал, однако не мог сидеть на месте. Послеобеденная жара не благоприятствовала прогулкам. Хотя все двери были широко распахнуты в сад, в комнаты не поступало ни дуновения ветерка. Я задремал, пытаясь вспомнить песню соловьиного этажа. Звуки сада, жужжание насекомых, плеск водопада — все это захлестнуло меня, не давая погрузиться в глубокий сон. Казалось, я снова в Хаги.

К вечеру пошел дождь, стало немного прохладней. Кенжи и Шигеру увлеклись игрой в го, Кенжи играл черными. Я, должно быть, провалился в бездну грез, потому что меня пробудил стук в дверь. Служанка принесла послание для Кенжи.

Он кивнул, сделал ход и встал, чтобы выйти из комнаты. Шигеру проводил его взглядом, затем вернулся к изучению позиции на доске, словно все его мысли занимала только игра. Я тоже уселся рядом и стал смотреть на расположение фигур. Я часто наблюдал, как они с Кенжи играют. Шигеру всегда побеждал, но на этот раз, как я понял, его белые фигуры попали в ловушку.

Я пошел к баку и намочил лицо и руки. Затем, почувствовав себя заключенным в четырех душных стенах, вышел во двор и последовал на улицу.

Кенжи стоял по другую сторону дороги и разговаривал с юношей в одежде гонца. Я не успел уловить, о чем они говорят — Кенжи заметил меня, хлопнул юношу по плечу и попрощался с ним, тут же надев на лицо маску безобидного старика-учителя. Он не взглянул мне в глаза, но я вспомнил истинного Кенжи, который однажды мне открылся: человека без притворства, беспощадного как Ято.

Они продолжили игру в го и просидели до поздней ночи. Я не мог наблюдать постепенное уничтожение белых фигур, но и заснуть не получалось. Из головы не выходили предстоящие события, я терзался подозрениями насчет Кенжи. Следующим утром он ушел рано, в его отсутствие к нам заглянула Шизука. Она преподнесла свадебные подарки от госпожи Маруямы. В бумагу было упаковано два свертка. Один из них — письмо — Шизука протянула Шигеру.

Он прочел и помрачнел. Шигеру не сказал нам, о чем она пишет, лишь свернул письмо и вложил в рукав. Взял второй лист, едва взглянул и передал мне. Таинственные слова не связывались в одно целое, но вскоре я понял их смысл. Это было описание резиденции Йоды с точным указанием, где его кровать.

— Лучше сжечь их, господин Отори, — прошептала Шизука.

— Я так и сделаю. Еще есть новости?

— Я подойду ближе? — спросила она и заговорила так тихо, что только он и я могли слышать: — Араи прошел по всему юго-западу. Он разгромил Ногучи и подступает к Инуяме.

— Йоде об этом известно?

— Если нет, то скоро будет. У него больше шпионов, чем у нас.

— А Тераяма? Оттуда есть вести?

— Они уверены, что возьмут Ямагату без сопротивления, как только Йода…

Шигеру поднял руку, но женщина и так уже замолчала.

— Значит, сегодня, — кратко сказал он.

— Господин Отори, — поклонилась Шизука.

— Госпожа Ширакава хорошо себя чувствует? — спокойно произнес он, отходя в сторону.

— Ее состояние оставляет желать лучшего, — тихо ответила Шизука. — Она не ест и не спит.

Когда Шигеру сказал «сегодня», мое сердце замерло. Затем застучало быстро, но равномерно, по венам стремглав мчалась кровь. Я еще раз взглянул на план в руке, запечатлев его в памяти. От мысли о Каэдэ, о ее бледном личике, о тонкой кости запястья, о черной глади волос мое сердце вновь сбилось с ритма. Я встал и направился к двери, чтобы скрыть чувства.

— Я весьма сожалею о ее несчастье, которому я виной, — сказал Шигеру.

— А она боится принести несчастье вам, — ответила Шизука и добавила тихо: — И не только этого. Я должна вернуться к ней. Нельзя оставлять ее одну.

— Что ты имеешь в виду? — воскликнул я, отчего они оба обернулись.

Шизука на секунду заколебалась.

— Она часто говорит о смерти, — наконец ответила она.

Я хотел передать Каэдэ какое-нибудь сообщение. Хотел побежать в замок и вырвать ее оттуда — забрать в то место, где мы будем в безопасности. Однако я знал, что такого места не существует и не появится, пока все не закончится…

Я хотел расспросить Шизуку и о Кенжи — что он там затеял, что затевает Племя, — но вошли служанки с обедом, и мне не выпало больше шанса поговорить с ней наедине.

Во время трапезы мы обсуждали вечерний визит. Потом Шигеру написал письма, а я в то время разглядывал свои наброски замка. Часто я ловил на себе взгляд господина и чувствовал, что он многое мне недосказал, но не решался заговорить. Я тихо сидел на полу, смотрел на сад, замедлял дыхание, уходя в неизведанную темноту своей молчаливой души, давал ей волю, чтобы она завладела каждым мускулом и нервом. Слух обострился, как никогда. Я слышал весь город, какофонию человеческой и животной жизни, радости, желания, боль и горе. Я жаждал тишины, свободы от всего этого. Я жаждал ночи.