Дальше – меня долго массируют, а потом одевают. Плечи укрывают мягкой шалью, на голову поверх шапочки с вуалью набрасывают легкое шелковое покрывало и ведут по лестницам к воде. Меня сопровождают Даро, Сован и одна из горничных – смешливая Теау.

Штормит, кораблик то бросает от пирса, то прижимает к нему плотнее. Океан, темно-кобальтовый, в нарядном кружеве пены у прибрежных камней, светлеет к горизонту. Он покрыт острыми волнами. Будто кто-то напугал его, и мурашки побежали по огромному телу. Сегодня совсем мало рыбаков – а лодки их сливаются с водой. Далеко на пристани в Сиануквилле тает в пелене начинающегося дождя большой белый корабль. Вскоре пропадает и плотно заросший зеленью змеиный остров – Ка Пу Одинокий «Ба-Э» – деревянный кораблик, выкрашенный изумрудной краской снаружи и красной охрой внутри, – увозит нас от нашего острова и еще тащит за собой маленький рыбацкий тук, переполненный слугами.

Два облака с серыми тенями дождя растут на небе по мере продвижения к материку, и вот все небо становится плотно-серым, сжирает и Сиануквилль, и белый корабль, и Ка Пу, и весь этот большой горизонт. Еще минута, и небо падает на нас теплыми струями сильного дождя.

Пересаживаемся в машины, которые ждут нас на берегу, меня несут в кресле – надо мной зонт на длинной-предлинной ручке, и толпа на пирсе не встает с колен, пока мы не скрываемся из вида. Мне разрешено смотреть в окно.

Волнуюсь ли я? Наверное. Но рада, что скоро то, чему я училась многие годы, будет наконец исполнено.

Быстро проезжаем Сиануквилль – мелькает через листву залив Компонг Сон, караван машин движется в Ангкор.

* * *

Вдоль дороги бесконечно тянутся болота то в темно-лиловых, то в светло-розовых цветах лотоса – у светлых крупнее листья, и они высоко торчат из воды.

Женщины с замотанными в шарфы лицами продают зеленые лотосовые коробочки, связанные по три в пучок. Ярко-зеленые, матовые, будто в нежной пудре.

Небольшие утиные фермы огорожены изгородями из бамбука. Темно-коричневые утки, необычайно большие, не торопясь прохаживаются внутри.

Около каждого дома несколько глиняных, широкогорлых сосудов для сбора дождевой воды. Дома на высоких ногах, под ними гамаки и большие помосты, на которых и едят всей семьей, и спят, опустив по периметру москитную сетку.

Вдоль некоторых деревень – связки сахарного тростника для продажи и дрова – корявые стволики каких-то деревьев. Вот опять закончились строения, начались рисовые поля – там работают, стоя по колено в воде, взрослые и возятся дети, некоторым вода или, скорее, земляная жижа – по пояс.

Часто попадаются большие ворота, всегда островерхие, в орнаменте, с башенками, позолоченные – горят на солнце среди выцветшей на солнце деревни. За воротами – длинная дорога к храму.

* * *

Останавливаемся умыться на маленьком рынке. Кругом фруктовые кучи: большие пупырчатые плоды Кнола, белые тыквы и бананы с косточками. Приезжие толпятся у противней с экзотикой – жаренными с солью пауками а-пинг, кузнечиками, жуками. Пробовать боятся, больше фотографируют. Охотнее едят лягушек – они, как вино и белые багеты с хрустящей корочкой, наследие французов. На прилавках ровные пирамидки из крупных утиных яиц, где почти нет белка – один большой желток.

Пока Теау обтирает мои ноги, я наблюдаю, как в одном из двориков в люльке спит ребенок, на большом столе сушат куски белого хлеба, а под ним в тени спит, вытянув ноги, собака, точно такая же, как Ки, только черная. Как больно. Снимаю боль медитацией. Когда опять открываю глаза, мимо идет цепочка монахов из местного монастыря в ярко-оранжевых тогах. В руках посуда для приношений, похожая на супницы без крышек. Идут гуськом через деревню – им рады. Страшнее, если монахи пройдут по деревне с перевернутыми мисками – не примут подаяния...

Едем дальше. Кое-где стали попадаться сохнущие сети – значит, совсем близко Меконг. Белье сушат на заборах или каких-либо перилах – веревки не используют: слишком плохая примета пройти под натянутой веревкой. Везде бегают худые куры, черные или коричневые, скорее похожие на скворцов или грачей с длинными ногами.

У некоторых плетеные дома – деревянный каркас затянут тростниковыми стенами, будто большими циновками. Сегодня праздник – маленькие алтари или жертвенники на улицах украшены цветами и фруктами. В храмах приношения побогаче – цветы лотоса, орхидеи, бананы, манго, папайя, кокосовые орехи, в сложенные руки Будд аккуратно засунуты купюры. Возле храмов все покупают птиц у птицеловов, отпускают после молитв и бесконечно жгут палочки и свечи. Здесь нет кладбищ. Покойника сжигают, пепел развеивают, и все. У живых остается память, а усопший уходит в новую жизнь.

Вот гонят небольшую повозку, в которую запряжены два буйвола с горбами на холках, с длинной оглоблей посередине, загибающейся высоко вверх. Лошади здесь редкость. Очень быстро наступают короткие сумерки. Даро называет их щелью между мирами. Слабый свет окрашивает все пепельно-белым, цвета объединяются, и в этой общей серо-лиловой дымке нежно светятся небольшие белые цапли. Цветы лотоса закрываются, исчезая в темноте. Видны только цапли да синие буйволы.

Потом проезжаем деревню, где изготавливают Будд на все вкусы и размеры. Маленькие, большие и огромные, еще не раскрашенные и не позолоченные, они группами толпятся вдоль дороги.

Вот мы и в Ангкоре. Оранжевая глиняная дорога идет вдоль широкого канала, что окружает весь Ангкор Ват. За водой бесконечно тянется высокая каменная стена с встроенными башнями.

У центрального входа все останавливаются и ждут, глядя на ворота за узким длинным мостом через канал.

Меня опять накрывают черным шелковым покрывалом. Становится чуть темнее, но мне все видно. Мое кресло ставят на длинные носилки с пышным балдахином. Его яркий шелк пузырится на ветру сияющим парусом.

Ветер доносит ритм сотни барабанов, огромные ворота медленно открываются, и из них в два ряда на обе стороны моста выходят непревзойденные воины Нагов.

Все замирают в почтительном молчании, слуги опускаются на колени. Наконец первые две пары достигают носилок, разворачиваются, легко подхватывая их на плечи – почти не качнув, и так же удивительно стройно вливаются в эту пару струящихся людских потоков. И каждый воин, доходя до места, где стояли мои носилки, разворачивается и по внутренней стороне возвращается обратно. Их движению, кажется, не будет конца. За носилками идут трое – Сован, Даро и Теау, на случай, если что-то пойдет не так.

Длинную дорогу до храма обрамляют каменные перила, изображающие сотни воинов, держащих в руках огромного змея, который вздымает семиголовую голову, раздув огромный капюшон.

Всем известна красота Нагов. И я – Апсара – буду танцевать для них танец жизни и смерти. Танец счастья, танец печали – Танец Апсары.

По обе стороны дороги два больших водоема с темной водой, с гигантскими ступенями, уходящими в воду.

Первый из встречающих нас дворец раскрывает колоннады, уходящие вправо и влево. Пологая основная лестница приглашает под огромный свод, испещренный тонким узором.