Мне было мало.

Прошел мой день, такой необыкновенный день, и сердце уже рвалось на куски в бешенстве разочарования. Я взглянула на солнце. Четыре часа дня. Это длилось невозможно долго, почти весь день, но все равно этого было мало. Мне нужно было больше. Большего. От томившейся в груди этой новой жажды я в отчаянии кусала губы. Память о мимолетном прикосновении до сих пор сжигала мне ладонь. Я то и дело подносила руку к губам, целовала хранимый кожей жаркий след. Вспоминала, как заветные стихи, каждое его слово. Оживляла в памяти каждый драгоценный миг свидания с растущим неверием — как в зимнее утро, когда силишься вспомнить лето. Но мою жажду ничто не способно было утолить. Я хотела снова видеть его, сегодня же, сейчас же. В голове проносились бредовые видения: как мы вместе бежим далеко-далеко, как живем в лесу вдали от людей, питаясь грибами, и земляникой, и каштанами до самого окончания войны.

Они нашли меня на Наблюдательном Посту: с апельсином в руке я лежала на спине, глядя вверх на нависшую шатром осеннюю листву.

— С-сказала, что т-тут будет, — Поль вечно заикался в присутствии Рен. — К-когда р-рыбу удил, в-видал, как она в л-лес шла.

Рядом с Кассисом он казался таким робким, неуклюжим, он явно стеснялся своих обшарпанных полотняных штанов, перешитых из дядькиного комбинезона, голых щиколоток, торчащих из сабо. С ним приплелся и его старый пес Малабар на поводке из зеленого садового шпагата. Кассис с Рен даже не переодели школьную форму, волосы Ренетт были подвязаны желтой атласной ленточкой. Я всегда удивлялась, почему Поль ходит таким оборванцем, ведь у него мать белошвейка.

— Что это с тобой? — с опаской спросил Кассис. — Дома тебя нет, я уж было решил… — Он хмуро взглянул на Поля, потом предостерегающе — на меня. — Сюда ведь никто не приходил? Или приходил? — шепотом спросил он, явно стесненный присутствием Поля.

Я кивнула. Кассис раздраженно всплеснул руками.

— Я что тебе говорил? — сердито зашептал он. — Что я тебе говорил? Чтоб никогда не оставалась одна с… — Снова взгляд в сторону Поля. — Ладно, пошли-ка лучше домой, — сказал он уже громче. — Мать волноваться начала, она сейчас pave готовит. Ну же, скорей пошли, а то…

Тут Поль заметил апельсин у меня в руке.

— Ещ-ще д-достала? — спросил он смешно и с растяжкой.

Кассис с презрением посмотрел на меня, как бы говоря: Дурочка, что ж ты напоказ выставила? Теперь придется делиться.

Я застыла в нерешительности. Делиться в мои планы не входило. Апельсин мне был нужен на сегодняшний вечер. Но Поля уже охватило любопытство. Он мог проболтаться.

— Если никому не скажешь, дам тебе апельсина, — наконец проговорила я.

— От-ткуда он у-у тебя?

— Выменяла на рынке, — не моргнув глазом ответила я. — За кусок сахару и парашютный шелк. Мать не знает.

Поль кивнул, робко взглянув на Рен.

— М-можно прямо сейчас и поделить, — сказал он несмело. — У меня ножик есть.

— Дай сюда, — сказала я.

— Я порежу, — тут же вызвался Кассис.

— Это мой апельсин, — припечатала я. — Резать мне.

Мысли прокручивались молниеносно. Я, конечно, сумею припрятать немного апельсинной корки, но не хотелось, чтоб Кассис что-то заподозрил.

Повернувшись ко всем спиной, я стала делить апельсин, стараясь не порезать руку. На четыре части разделить было бы проще простого: сначала пополам и каждую половинку надвое — но на сей раз мне надо было отрезать еще кусочек, достаточно большой для моих нужд и в то же время достаточно маленький, чтоб тут же от всех припрятать, такой, чтоб можно было до поры держать в кармане. Надрезав, я увидела, что дар Томаса оказался красным севильским апельсином, кровавиком; я как завороженная уставилась на кровавый сок, стекавший по пальцам.

— Что ты там копаешься? — нетерпеливо взорвался Кассис. — Не можешь апельсин на четыре части разделить?

— Могу, — огрызнулась я. — Кожа жесткая.

— Д-дай-к-ка… — Поль потянулся ко мне, и на миг мне показалось, что он успел заметить тот пятый, совсем крошечный кусочек, прежде чем я упрятала его в рукав.

— Готово, — сказала я. — Порезала.

Кусочки получились разные. Я старалась как могла, но все равно одна четвертинка получилась заметно крупней других, а одна совсем маленькая. Я взяла ее. И отметила, что Поль самую крупную протянул Рен.

— Сказал ведь, я порежу, — негодовал Кассис, наблюдая за этой картиной. — Вон какая убогая мне досталась. Ну ты и криворукая, Буаз!

Я молча вонзила зубы в свой апельсин. В конце концов Кассис прекратил ворчать и съел свою долю. Поль все поглядывал на меня как-то странно, но ни слова не сказал.

Мы побросали корки в реку. Мне удалось сохранить кусок корки за щекой, всю остальную я выбросила — все казалось, что Кассис за мной следит; но он немного утихомирился, и у меня отлегло от сердца. Интересно, заподозрил он что-нибудь? Я незаметно вынула изо рта корку и сунула в карман, радостно воссоединив ее с запрятанной туда пятой четвертинкой. Я все же надеялась, что этого окажется достаточно.

Я показала им, как отчистить руки и рот мятой и фенхелем, как прочищать землей под ногтями, чтоб не осталось желтизны от апельсиновой корки, и мы пошли через поля домой, где мать, в одиночестве мурлыча себе под нос, готовила в кухне ужин.

Замочить репчатый лук и лук-шалот в оливковом масле, добавив свежий розмарин, грибы и небольшой лук-порей. Добавить пригоршню сушеных помидоров, базилик и тимьян. Четыре анчоуса разрезать вдоль, положить в кастрюлю. Оставить на пять минут.

— Буаз, принеси-ка анчоусов из бочки. Четыре штуки крупных.

Я спустилась в погреб с миской и деревянными щипцами, чтобы солью не разъело кожу на ладонях. Я вынула рыбу, потом апельсинный мешочек в защитной банке. Положила туда новый кусочек апельсина, выдавив масло с соком, чтоб оживить, на старую кожуру, потом мелко порубила ножом остатки, ссылала в мешочек. Сразу резко запахло. Я снова уложила мешочек в банку, вытерла соль с крышки и опустила банку в карман передника, чтобы не выветривался ценный запах. Наскоро провела ладонями по соленой рыбе, чтобы мать не учуяла.

Добавить чашку белого вина и отварной рассыпчатый картофель. Добавить кулинарных обрезков — остатки бекона, мяса или рыбы — и столовую ложку растительного масла. Тушить на самом слабом огне десять минут, не мешая и не поднимая крышки.

Слышно было, как она напевает на кухне. Голос у нее был не слишком мелодичный, даже несколько скрипучий, он то взвивался, то стихал:

— Добавить сырого, незамоченного пшена… у-ум у-ум-м… и убавить огонь. Держать под крышкой… у-ум у-ум-м… десять минут, не помешивая… у-ум… пока не пустит сок. Слить в неглубокую посуду… у-ум у-ум у-ум-м… смазать маслом и запечь, чтоб хрустело.

Поглядывая, что происходит на кухне, я в последний раз поместила апельсинный мешочек под теплые трубы.