— Извините.

— Ничего, детка, с кем не бывает, — отвечал Аткинсон. — Сигарету?

— Да, будьте добры.

— Джим, вперед.

Мисс Катлер улыбнулась всем присутствующим, что-то пробормотала и тихонько вышла. Диксон прикурил три сигареты, Маргарет свесила с кровати ноги. Аткинсон продолжал ее поддерживать.

— Это вы меня по лицу били? — спросила Маргарет.

— Я, детка. Видите — помогло. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, гораздо лучше. В голове туман, а так ничего.

— Вот и славно. Посидите пока, не вставайте. А лучше полежите. Вот так, ноги на кровать…

— Что вы, это лишнее…

Аткинсон уложил Маргарет, снял с нее туфли и стал смотреть сверху вниз.

— Лежите как минимум десять минут. Оставляю вас на попечение брата Джима. Допьете виски — наливайте еще. Главное — брату Джиму не давайте, а то я его матушке поклялся, что он от пьянства не умрет. — Аткинсон повернул к Диксону свое азиатское лицо. — Что, старина, порядок?

— Полный. Спасибо тебе, Билл. Ты очень помог.

— Порядок, детка?

— Большое спасибо, мистер Аткинсон, вы просто ангел. Не знаю, как вас благодарить.

— Всегда готов, детка. — Аткинсон кивнул обоим и ушел.

— Джеймс, мне очень стыдно, — залепетала Маргарет, едва за Аткинсоном закрылась дверь.

— Это я виноват.

— Нет, ты всегда так говоришь. На сей раз я тебе не позволю. Я просто не могла принять твои слова. Думала все время: я этого не вынесу, я должна его остановить, — ну и потеряла контроль над собой. Только и всего. Никакого подтекста. Ужасно глупо. Какое-то ребячество, честное слово. Ты был абсолютно прав, ты все верно говорил. Лучше сразу все точки над «i» расставить. Я вела себя как законченная идиотка.

— Не надо так терзаться. Ты же не специально.

— Нет, я должна была себя контролировать. Джеймс, сядь, пожалуйста, не маячь: на нервы действуешь.

Диксон подвинул к кровати плетеный стул. Уселся, стал смотреть на Маргарет. Вспомнил, как сидел подле нее в больнице, после попытки самоубийства. Тогда она выглядела иначе — тоньше, слабее, волосы собраны низко на затылке, — а все же не так плачевно. Нынешний вид ее — размазанная помада, мокрый нос, всклокоченные патлы — поверг Диксона в глубочайшее, непробиваемое уныние.

— Давай-ка, Маргарет, я провожу тебя к Уэлчам.

— Милый мой, даже не думай. И слышать не хочу. Тебе к ним в ближайшее время лучше не соваться.

— Я не боюсь. И вообще, мне ведь не обязательно в дом заходить. Просто проеду с тобой на автобусе.

— Джеймс, не глупи. В проводах нет необходимости. Я нормально себя чувствую. Уже. То есть почувствую, когда глотну еще виски миляги мистера Аткинсона. Ты не нальешь, не будешь ангелом?

Диксон сопоставил факты и с облегчением понял: ехать не придется. Он достаточно изучил Маргарет и всегда знал, чего она на самом деле хочет, независимо от слов. На сей раз было ясно: отказ от его услуг не имеет подтекста. Не в том дело, что Диксону ее не жалко — невыносимо жалко, — однако с некоторых пор жалость, если над ней задумываться, трансформируется в чувство вины, а такую трансформацию тоже не всякий выдержит. Диксон протянул Маргарет чашку, глядя исключительно на чашку, и ничего не сказал, не на привычном основании невозможности сказать что хочется, а просто потому, что не придумал, что сказать.

— Сейчас допью, докурю и пойду. Автобус в двадцать минут — как раз успеваю. Джеймс, будь добр, принеси пепельницу.

Диксон принес медную пепельницу с горельефом в виде крохотного старинного корабля и подписью «Торпедный катер "Риббл"». Маргарет стряхнула пепел, свесила ноги с кровати, достала из сумочки косметику и принялась «делать лицо». Пудрилась и приговаривала:

— Вот не думала, что у нас так закончится. Странно, да? Так недостойно, так неэстетично.

Диксон молчал. Маргарет продолжала, разнообразно вытягивая губы, чтобы лучше легла помада:

— С другой стороны, с самого начала было недостойно, так ведь? Я срывалась, ты нехотя пытался меня наставить. Нет, это несправедливо. В отношении тебя несправедливо. — Маргарет наконец покончила с помадой, снова посмотрелась в зеркальце. — Ты сделал все, что может в такой ситуации сделать мужчина, — может, но не факт, что станет. Уж мне-то поверь. Тебе не в чем себя упрекнуть. Честное слово, не понимаю, как ты выдерживал. Боюсь, удовольствия от моих закидонов тебе не было ни малейшего. Неудивительно, что ты решил покончить с этим. — Она захлопнула пудреницу и положила обратно в сумочку.

— Маргарет, ты же знаешь, я считаю тебя замечательным человеком, — сказал Диксон. — Просто у нас как у пары ничего не выйдет.

— Знаю, Джеймс. Не волнуйся, ни о чем не волнуйся. Со мной все будет в порядке.

— В случае чего приходи. Постараюсь помочь. Сделаю, что в моих силах.

Маргарет улыбнулась ненавязчивости «в случае чего» и сказала, будто это Диксон нуждался в утешении:

— Конечно, приду.

Диксон поднял на нее взгляд. Пудра не скрыла пятен на щеках; впрочем, краснота уже уменьшилась, а с очками легкая припухлость век была практически незаметна. В голове не укладывалось, что несколько минут назад Маргарет истерила; не укладывалась также мысль, что в истерику Маргарет ввергло нечто сказанное Диксоном. Она между тем затушила окурок в «торпедном катере» и поднялась, отряхивая пепел с платья.

— Теперь со мной все будет в порядке, — беззаботно сказала она. — Ну, Джеймс, прощай.

Диксон неуверенно улыбнулся. Ох, ну неужели ничего нельзя сделать — купить, к примеру, дешевенький женский журнальчик и усвоить наконец принципы выбора помады в соответствии с цветом лица? Конечно, с внешностью у Маргарет все запущено, но ей бы всего процентов на двадцать поднять этот показатель — и не было бы ни нынешних истерик, ни бессонницы. Повадки и замашки, проистекающие из одиночества, усугубляемые одиночеством и одиночество усугубляющие, до седых волос дремали бы в недрах изначально нездоровой психики подобно вялому вулкану.

— Ты уверена насчет порядка? — уточнил Диксон.

— Довольно обо мне волноваться — я отлично себя чувствую. А теперь мне пора, а то автобус провороню, на обед опоздаю, а ты знаешь, какое это преступление в глазах миссис Уэлч. Ладно, увидимся; полагаю, еще и соскучиться не успеем. До свидания.

— До свидания, Маргарет. До скорой встречи.

Она вышла.

В бессильной ярости Диксон затушил сигарету о капитанский мостик «торпедного катера». Отчего ему так гадко? Вот пройдет первый шок, внушал себе Диксон, то-то он порадуется, что наконец все высказал Маргарет; получалось неубедительно. Диксон стал думать о послезавтрашнем свидании с Кристиной — никакого удовольствия. Некая часть произошедшего за последние полчаса отравила даже мысли о Кристине; правда, Диксон не знал, какая конкретно часть. Знал только, что дорога к Кристине перекрыта, что теперь с Кристиной пойдет наперекосяк, а на какой именно — не предвидеть, не угадать. Маргарет к этому руку не приложит, не науськает ни Бертрана, ни старших Уэлчей; и самого Диксона не заставит взять обратно сегодняшние слова. Нет: то, что случится, по мерзости уступает первому варианту, по трудности противостояния перевешивает второй, а по неопределенности до него обоим вариантам далеко. Диксон чувствовал только, что все испорчено.