— У нее ремонт, у подруги. Ты понял? Она перетащила ко мне весь свой гардероб. — Жена стояла в дверях, глядя заискивающе, с растущим недоверием.

— Она носит мужские шлепанцы? — весело спросил Олег, дрожа от нетерпения. Лифт полз наверх непростительно, садистически медленно. — Ну да, теперь модно. Стиль унисекс.

— Ты что, издеваешься? — Лена сделала шаг к нему. — Ты мне не веришь, Олелечка? Это ее мужа шлепанцы! Олег! Олег, ты вернешься?

— Ну конечно. — Дверцы лифта разъехались наконец. Олег вошел в кабину, улыбаясь жене умиротворяюще. — Конечно, вернусь. Я — в Сбербанк, Ленка.

Абсолютный скот. Он помахал ей рукой и нажал на кнопку первого этажа. Свобода! Да, я — скот, Господи, но я был бы еще бо́льшим скотом, если бы продолжал мучить ее и себя, продлевая эту затянувшуюся мороку.

Он открыл бумажник Две сотенные. Сорок копеек серебром. Это вся ваша наличность, господин народный артист. С Новым годом, мэтр! С новым счастьем.

* * *

Что с ней происходит? Сосудистый спазм? Но тогда была бы боль…

Выйдя из магазина, в котором Дима арендовал два этажа, Нина остановилась, потом сделала несколько осторожных шагов к краю тротуара, где стояла машина.

Боли не было, только сдавило виски. Как будто чьи-то огромные, сильные, невидимые ладони сжали голову в жестких властных тисках В глазах потемнело. Нет, это все-таки спазм.

Нина прислонилась к стеклянной глади рекламного щита и перевела дыхание. Странное, незнакомое доселе ощущение! Будто тело стало невесомым, каким-то бесплотным.

— Владик! — окликнула Нина Диминого шофера и охранника, сидевшего в машине. — Владик!

Она произнесла его имя дважды и не услышала своего голоса. Она вообще ничего не слышала и не видела. Дневная улица, пешеходы, яркая вывеска Диминого магазина, последнего его оплота, сданного, впрочем, сегодня без боя, — все сейчас расплывалось перед глазами в пестрое, смазанное по краям пятно.

Она должна была родить. Вот оно что. Нина подумала так — и тотчас уверилась в этом, и диковатая догадка показалась ей единственно, непреложно правильной. Сегодня, сейчас она должна была бы родить своего мальчика. Если бы не потеряла его тогда, в марте, — сегодня она родила бы Диме сына.

Ей говорили — так бывает: женщина, потерявшая нерожденного ребенка, все равно потом безошибочно чувствует тот час, ту минуту, когда он должен был бы появиться на свет. Ей говорили — она не верила…

Нина повернулась и прижалась лбом к гладкой поверхности рекламного щита, впечатавшись повлажневшими от холодного пота ладонями в пламенеющие за пыльным стеклом, улыбающиеся губы Клаудии Шиффер, рекламирующей «Ревлон».

Дурнота. Вязкая обморочная слабость. Ничего, сейчас все пройдет. Сейчас, уже скоро…

Ребенка она потеряла в марте. Диму — тогда же. Да, она потеряла Диму тогда же. С тех самых пор, с того холодного весеннего вечера, когда Дима выл в голос, никого не стыдясь, метался по холлу дорогой римской частной клиники, — с тех самых пор, с каждым новым днем, Дима отдалялся от Нины дальше, дальше, дальше…

Он так и не смог примириться с этой утратой. Нина — смогла, Дима — нет. Он так мечтал о сыне. О наследнике. О Шереметеве. Он так хотел, чтобы…

Отпустило. Прошло так же внезапно, как и началось. И слух, и зрение — все вернулось. Осталась слабость: ватные ноги, влажные от холодного пота лоб и шея. Нина приблизила ладони к глазам — руки мелко дрожали…

— Нина Николаевна, что с вами? Вам помочь? — Выскочивший из машины Владик стоял рядом. — Я сперва решил — может, задумались…

Из магазина вышел Дима, бросил на ходу угрюмо:

— Поехали. Садись вперед.

Значит, он сядет назад. Будет там, на заднем сиденье, прикладываться к плоской походной фляжке, доставшейся ему от деда. Будет хлебать коньяк, так у нас теперь заведено. Это у нас, господа, уже вошло в привычку.

Нина медленно двинулась к машине. Владик бросил на нее тревожный взгляд и протянул руку. Нина покачала головой — не надо, сама дойду. Владик заметил, что ей худо. Дима — нет. Обычное дело.

Ладно. Едем. Машина неслась по Садовому, когда Нина, напрягшись, услышала знакомый ненавистный звук — скрежет отвинчиваемой металлической крышки. Походная фляжка, семейная реликвия, черт их дери! Пупковское племя, потомственные лавочники-выпивохи!

Она оглянулась. Ну разумеется, уже присосался. Жрет свой коньяк, уставясь на жену с веселым наглым вызовом. Скотина. Пьянь. Я тебе сегодня, пьяная гадина, сына должна была родить. Слава богу, что был этот выкидыш поздний, едва мне жизни не стоивший, там, в холодном ветреном марте, во время круиза по твоей обожаемой Италии. Какого дьявола ты поволок меня, беременную, полумертвую от токсикоза, в свой Вечный город, будь он четырежды неладен?! Нет, все к лучшему. Не будет у тебя сына. Не будет, не должно быть!

Нина отвернулась. Грех. Прости меня, Господи, это я от отчаяния, это я горе свое глушу злыми мыслями.

— Дмитрий Андреевич, — откашлявшись, сказал Владик, — Нина Николаевна… Не ко времени разговор…

Долгая пауза. Нина скосила на него глаза: взмок, бедняга.

Владик снова откашлялся.

— Вторую неделю собираюсь… — И как в воду с головой: — Ухожу я.

Рассмеявшись, Дима закрыл фляжку и бросил ее на сиденье. Жутковатый у него был смех, хмельной, судорожный.

— Дмитрий Андреич, если бы я один был, я бы бесплатно на вас ишачил! Пожизненно! — Владик заговорил торопливо и возбужденно: — Но ведь двое у меня! Третий месяц без бабок, жена не работает, скоро вообще жрать будет нечего…

— Все правильно, Владик, не оправдывайся. — Нина коснулась его руки, ощутив, как напряжено мощное плечо. Бедняга Владик. Владик уходит последним. Если уж Владик уходит… — Не оправдывайся. Это мы должны перед тобой оправдываться. У тебя — семья, мальчишки…

— В охранное агентство зовут, — бормотал Владик, боясь взглянуть в зеркало заднего обзора, чтобы не встретиться с глазами хозяина. — Жена ультиматум выдвинула: еще неделю впроголодь — детей забирает и к матери в Серпухов.

Дима уже не смеялся.

— Долг мы тебе вернем сегодня же. — Нина оглянулась: — Дима, сколько у нас осталось?

Дима молчал. Сидел, откинув голову на спинку сиденья, прикрыв глаза. Сколько осталось?.. Икс минус игрек равняется… Икс — деньги, вырученные на продаже загородного дома. Игрек — сумма, которую он задолжал за аренду. Деньги только что отданы. Он больше никому не должен. Разве что Владику. Деньги отданы, послезавтра приедут ушлые ребята-оптовики, скупят за треть цены остатки товара, все эти Димины фирменные кушетки с вензелями, и — привет.

Дома в Серебряном бору больше нет. Дела своего — нет. Денег