во все горло. — А самарские казаки как же? Эвон они вам сейчас бочку пива метнут.

Но Воробей что было силы тащил рябую-хромую за узду, а Сенька бежал рядом, понукая ее кулаком. Ребята знали, что от своенравных казаков можно было ожидать всего.

В эту ночь вся Москва полна была ликования. Ни рогаток на перекрестках, ни цепей через улицу, ни стрелецких дозоров.

На пустырях люди собирались толпами; в уцелевших домишках светились огоньки; удалая песня звенела у колодцев, где конники поили лошадей, и у костров, где, усевшись в кружок, ратники ждали ужина.

А Ходкевичу-собаке не сносить головы… —

услышали ребята знакомый напев.

Голос шел издалека, но это, конечно, был голос дяди Маркела.

— Тпру-у! — крикнул Воробей, остановил рябую-хромую и прислушался. Потом сложил ладони трубкой, поднес их к губам. — Дя-дя Мар-ке-эл! — словно протрубил он в ночь.

И услышал в ответ:

— Кто там Маркела кличет?

— Это мы! — выкрикнул Воробей.

— Кто — вы? — опять донеслось до ребят. — Народу много. Кто вы именем?

— Я — Воробе-эй, а со мной Сенька-а!

— Так стойте ж, — услышали ребята, — а то снова потеряетесь. Сейчас к вам выйду.

И через минуту ребята увидели дядю Маркела, который шел к ним, подняв, как факел, горящее полено.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Дядя Маркел подошел. Глаза у него блестели, от него слегка попахивало винцом. Видно, успел малость хватить на радостях, что разбит наголову Ходкевич.

— А мы, дядя Маркел, уж искали тебя, искали… — сказал Воробей.

— Не мудрено, — заметил дядя Маркел. — Тут, Воробей, были дела! А Никифора сдали божедомным?

— Сдали, дядя Маркел, с твоим наказом сдали, чтобы выходили пушкаря, а то Минин и Пожарский их повесят на осине.

— Я про осину, помнится, ничего не наказывал, — и дядя Маркел недоуменно пожал плечами. — Не говорил, что старцев вешать станут. Как так?

Воробей смутился.

— Это я, дядя Маркел, от себя, — пояснил он. — Чтобы, значит, старцев постращать.

— А ты не мудри, малый. Ты делай, как говорят тебе те, что постарше тебя да поумней. «Постращать старцев»… А ты бы взял в толк, что старцы народ ветхий, могут и помереть с перепугу. Кто тогда мне Никифора выходит? Да ладно уж!.. Ну что? — вскрикнул он, вдруг повеселев. — Пушкари набили шляхты? Ой, и было же дела у дяди Маркела!

— О-о! — только и смогли произнести ребята.

— Ну, так куда ж вы теперь, ребятки, ладитесь с возом?

Ребята молчали.

— Чего молчите? Нас, может, завтра к Можайску кинут. Не таскать же мне вас, горемычные, с собой к Можайску, да на Вязьму, да к Смоленску, да к рубежам государским… А что, как пушкарский голова увидит? Беда!

— Мы, дяденька, домой ладимся, к тяте, — сказал Сенька, чуть не плача. — Наш тятенька — Андреян Ильич, кузнец. Мы у дедушки Петра Митриева теперь живем.

— Так у вас тут тятя? Гляди ты! — удивился дядя Маркел. — А я-то в суматохе и не расспросил вас толком, откуда вы свалились ко мне. Думал — так, безродные вы. Ну-к что ж! К тяте — это хорошо. Самое подходящее. Катите прямо к тяте. И кобылу ему отдайте. Хромая, на что она тут годится? С нею в ход, ни в поход — никуда. Одно горе! А на возу что у вас? Постойте, постойте… — И дядя Маркел стал раздувать свое потухшее полено.

— Это, дядя Маркел, с нами казаки сыграли, — стал объяснять Воробей. — Как принялись метать нам в воз, чуть до смерти нас не зашибли. Это они с польских возов нам набросали.

— Ловко они! — заметил дядя Маркел. — Всегда уж так, исстари: где добыча, там и казаки. И что ж, ребятки? На то война. Каков промысел, такова и добыча. Везите к тяте, не смущайтесь. — Дядя Маркел поднял ярко вспыхнувшее полено. — Эк, они вас нагрузили! — сказал он, рассматривая разнородную кладь у ребят на возу.

— А ты бы, дядя Маркел, нас облегчил маленько, — предложил Воробей. — Куда нам столько? Чай, и рябая-хромая столько на горку не вытянет.

— Это ты — дело, Воробей! — оживился дядя Маркел. — Пусть-ка мои пушкари тоже полакомятся сегодня ради праздничка такого. А то на войне так: казаки на борзых конях и с легким оружием — всегда первые, а мы, пушкари, с тяжелым снарядом последними приходим. Остаются нам после казаков одни рожки да ножки. Ну, давай, Воробей, что там у тебя?

И Воробей принялся нагружать дядю Маркела окороками, сухарями, леденцом в пакетах… Дяде Маркелу пришлось даже полено свое бросить в сторону.

— Хватит, хватит! — И он тряс бородой, принимая от Воробья в полы кафтана одно, другое, третье… — Куда столько? Что ты!

Дядя Маркел наконец не выдержал и отбежал в сторону. С шеи на грудь у него свисали два копченых окорока. А полы кафтана готовы были лопнуть от наваленного в них груза.

— Езжайте к отцу-матери, — сказал он ребятам на прощанье. И, словно угадав их мысль, добавил: — А как захочет вас тятя посечь, скажите: мол, дядя Маркел сечь не велел.

И старый пушкарь, спотыкаясь, пошел прочь со своей поклажей и пропал в темноте. Воз тронулся дальше.

В небе вызвездило. Серой лентой тянулась перед ребятами дорога. Вдали под кремлевской стеной поблескивала река. А Кремль стоял черный, темный — ни фонаря, ни плошки, — и притаилась в Кремле шляхта, у которой с голоду ноги пухли и животы сморщило.

Голод, однако, давно и мучительно томил и ребят.

— Сенька, — сказал Воробей, не выпуская из рук узды, — возьми там чего на возу, поешь. И мне отломи кусочек.

— Возьму! — обрадовался Сенька. — Сейчас.

Он сунул руку и поддел с воза что-то жирное, пахучее…

«Курица либо утица», — подумал Сенька, и у него потекли слюнки. Он оторвал кусок и запихал его в рот. Ох, и вкуснота! Сенька оторвал еще — изрядный кусище — и передал Воробью.

Воробей только крякнул:

— Ну и кусочек!.. Кусочек с коровий носочек.

Но тут он почувствовал, что в животе у него словно что-то ходуном заходило. Воробей сразу рванул зубами от того, что держал в руке… рванул и обомлел. Отродясь Воробей не пробовал такого; он даже не подозревал, что подобное может существовать.

Вмиг управился Воробей со всем кусищем и потребовал еще. Сенька, не мешкая, подкинул еще, и Воробей и тут не дал маху.

А и рябой-хромой хотелось хоть бы сенца пожевать, она только спросить не знала как. Когда ребята насытились, что уж в глотку больше не лезло, Сенька догадался предложить лошади ржаной сухарь. Та очень ловко