Приветствую тебя, тишина – мой старый дружище

Тишине постоянно что-то угрожает со всех сторон: то ревущие заголовки новостей, то пронзительный звук автосигнализации, то жужжание и щебетание смартфонов, то завывание сирен (особенно если жить в Нью-Йорке, как я), отупляющая музыка в лифтах и установленные в каждом свободном пространстве экраны. Мы все время на связи и в напряжении, оттого что нас постоянно пичкают информационными услугами, – и все больше и больше боимся наступления тишины, не зная, чего от нее ждать. Мы заглушаем в себе простые, но в то же время очень серьезные вопросы о смысле жизни примитивными фрагментами «телевселенной» с ее 500 каналами, на которых все равно нечего смотреть.

Раньше, когда я входила в свою квартиру или гостиничный номер, я тут же включала программу новостей. И вдруг, в один прекрасный день – это было не так давно – перестала это делать. И поняла две вещи. Во-первых, что я ничего не пропускаю – ничего такого, что могло бы пригодиться хотя бы для руководства круглосуточным информационным каналом, кроме одних и тех же надоевших тем, снова и снова пережевываемых разными людьми. А во-вторых – и это самое главное, – я впустила тишину в свой день и услышала тот тихий, слабый голос, на который у нас никогда нет времени обратить внимание. Я ничего не потеряла, зато приобрела очень многое. И научилась лучше слушать других – своих детей, коллег, друзей.

«Спроси свою душу!» – призывает немецкий поэт и романист Герман Гессе в своем эссе «О душе».

Спроси ее, вобравшую в себя будущее, олицетворяющую любовь! Не спрашивай свой рассудок, не ищи ответа в мировой истории. Твоя душа не обвинит тебя в том, что ты слишком мало интересовался политикой, слишком мало трудился, ненавидел врагов и укреплял границы. Но, может быть, она пожалуется, что слишком часто ты пугался ее запросов и спасался от них бегством, что у тебя никогда не было времени заняться ею, твоим младшим и прекрасным чадом, поиграть с ней, вслушаться в ее песнь, что ты слишком часто продавал ее за деньги и предавал ради выгоды. Так ведут себя миллионы, и куда ни глянь, везде у людей нервные, измученные лица, у них находится время только для самых что ни на есть бесполезных вещей, для биржи и для санатория, и это отвратительное состояние – всего лишь предостерегающая боль, сигнал крови. Когда ты пренебрегаешь мной, говорит тебе твоя душа, ты становишься нервным и враждебным жизни, таковым ты останешься и от этого погибнешь, если не повернешься ко мне с совершенно новой любовью и заботой».

Многие постмодернистские паломники, стремясь обрести покой и научиться слушать тишину, дать душе возможность пробудиться, отправляются в монастыри, храмы и в «собор на открытом воздухе».

Праздники традиционно предназначались для духовной и физической подзарядки, чтобы сбавить темп жизни, почерпнуть новые силы в своей врожденной, но вечно подавляемой способности удивляться – и признать всю полноту и щедрость жизни. Я помню один такой праздник, когда дочери были еще маленькими, а мы жили в маленькой деревушке на острове Родос. На той же неделе, по случайному совпадению, в основной статье журнала Time говорилось о целительной силе веры. Жители деревни, где мы остановились, немало позабавились бы, узнав о необходимости проведения научных экспериментов с контрольными группами для доказательства могущественной силы молчания, созерцания, молитвы – и Бога. Женщины со всей Греции приезжали, чтобы подняться на близлежащую гору, к небольшому монастырю Панагия Цамбика, и помолиться Пресвятой Богородице, чтобы она помогла в зачатии ребенка, исцелении или получении работы. Сельским жителям были известны многочисленные истории о чудесах, которые она творила. Естественность, с которой там все говорили о чудесах, была сама по себе удивительна – и буквально смывала всю суету и тщетность нашей повседневной жизни.

Все это было мне абсолютно близко. Кажется, мне было три года, когда я встала на колени у своей кроватки и стала молиться Деве Марии без всякой подсказки родителей. Всякий раз, когда было одиноко и страшно, я обращалась к ней с молитвой. Когда возникали неурядицы в школе, когда болела моя сестра, когда однажды отец не пришел домой ночевать, я молилась ей. В тринадцать лет, когда я начала медитировать, все равно продолжала молиться ей. Где бы я ни была – в Индии, занимаясь сравнительным религиоведением или буддийской медитацией или изучая каббалу, – я продолжала к ней возвращаться. Она была олицетворением матери, наставницы – воплощением безусловной любви. На протяжении всего своего детства я больше всего любила два летних дня: 15 июля – мой день рождения, и 15 августа – день, когда вся Греция воздает почести Деве Марии. Я постилась в день этого праздника – единственная в нашей семье. И даже если я не ходила в церковь в любое другое время года, то шла туда в день ее Успения и тихо сидела рядом со вдовами в черных платках и молодыми женщинами, пахнущими особой шерстью и дымком от свечей – склонившими головы в молитве, принимающими причастие.

Однажды на Родосе мы пошли в расположенный неподалеку увитый виноградом монастырь X века Тари, который вернул к жизни его настоятель, отец Амфилохий. Погруженный в православное богословие настоятель (в настоящее время глава Греческой архиепархии Новой Зеландии) излучал озорную радость, явно не проистекающую из его богословских званий. И монахи, и дети – все называли его «Геронда» («старец» по-гречески). Отождествление старости с мудростью и близостью к Богу, типичное для Греции, резко отличается от того, как мы сегодня нередко воспринимаем старение – как болезнь, причем ее носителей нужно изолировать и забыть о них.

А Геронда был не так уж стар – ему, вероятно, было тогда около шестидесяти. Его называли старцем скорее из любви и уважения, которые он внушал. Его глаза сияли, но энтузиазм подавлялся смирением. «Слава Господу» – так он отзывался о своих достижениях. «Если будет на то Божья воля», – говорил он о том, что предстояло совершить. Его духовность была наполнена благоговением к природе. «Есть страны столь же прекрасные, как наша родина, – сказал он мне однажды во время утренней прогулки в горах. – Но нет ни одной другой такой страны, где бы чувствовались ароматы Греции». Через каждые несколько шагов он останавливался, чтобы подобрать побег тимьяна или розмарина, веточку сосны или несколько полевых цветов – в отличие от меня, он в них прекрасно разбирался.

Общение с монахами на Родосе давало настоящую пищу для ума. Слушая, как говорит о своей вере отец Христодулос, еще один монах из монастыря Тари, я укрепилась в своей собственной вере. Он родился в Денвере, в греческой семье, затем переехал в Лос-Анджелес, чтобы попытаться использовать свой талант перевоплощений и сделать карьеру в Голливуде. Вместо этого ему пришлось работать официантом в ресторане Old Spaghetti Factory и коротать время на вечеринках среди знаменитостей, где кокаин был не менее популярен, чем греческие оливки. В конце концов, в результате череды случайностей, известных в монастырских кругах как «Божий промысел», он оказался в монастыре в Тари. Его день начинался в четыре часа утра с заутрени и божественной литургии. В местной общине он занимался с теми, кто нуждался в помощи, а в свободное время писал иконы – утонченные византийские образы, в которые он вкладывал всю свою беззаветную преданность Богу. Он подарил моим дочкам небольшую иконку, а в ответ Изабелла, которой тогда было пять лет, нарисовала его портрет, изобразив его высоким и худым, с бородой до пояса – художественное допущение – и с широкой улыбкой на лице. Она подарила ему эту картинку на пляже, сидя у него на коленях, – она в розовом бикини, а он в своем обычном сером монашеском одеянии. Он спросил ее, хорошо ли она спала ночью. «Нет, – ответила маленькая мисс Малапроп[30], – у меня были кошмарики. Огромный комарик-кошмарик в теннисных тапочках всю ночь бегал по мне взад и вперед».