«Уж не грохнусь ли я в обморок? – забеспокоилась я: – Только этого не хватало». Больше всего я боялась, что это всё у меня не философское, а самая настоящая «испанка». Или вообще тиф.

А та все куковала:

– Вы Орловых не знаете? Ну эти, графы которые или в близком родстве с графами. Там у них черт ногу в генеалогических деревьях сломит – кто граф, кто не граф. Орловы, в общем. Мать – в девичестве Сухотина. Но вам ничего не говорит, нет? Девочки у них две прелестные еще – Любочка и Нонночка. Любочку прочили в пианистки. Но не в этом суть. Она себе все равно испортила уже руки. Мороз, тяжести таскать, знаете: девочка – а руки-крюки. Мне приятельница рассказывала. Девочки возили молоко на продажу. Ходили по квартирам.

Она сделала паузу, вытаращила глаза, понизила голос – повторила:

– Ходили по квартирам.

Полагалось ответить.

«…а если испанка?» – была единственная мысль. Я постаралась поддержать разговор – покупательница все-таки:

– Ходили, ну и что. Молочники все так делают. Даже бывшие графини.

– Милочка, да вы овечка невинная!

Всплеснула, сверкнула перстнями дама. И зашептала:

– Приятельница моя говорит, не молоком они там торговали. То есть молоком. Но не только.

– Не собирайте сплетен, – неожиданно для себя самой огрызнулась я. Вышло вяло.

– Не сплетни! Факт. Моя приятельница – святой человек, она врать не станет. Она сама видела. Сосед у нее – старый инженер. Продался новой власти, так что не бедствует. Большой любитель насчет молоденьких. Так вот. Старшая якобы в квартире у него дольше положенного оставалась. Младшую приятельница моя на лестнице встретила: Любочка, говорит, ты чего? А тут и старшая вышла. Такая тихая, смятая, еле ножки переставляет. А в ручке – деньги. Представляете? Девочки Орловы! В родстве с Толстыми. Сперва старшую развратил, а потом и младшая по квартирам старичков вот таких пошла. Путем Сонечки, так сказать, Мармеладовой. Есть-то что-то надо. Вот жизнь… До чего большевики страну довели!

Мне хотелось сказать: что ж знакомая ваша, такая святая, не навешала старому козлу по рогам – раз девочки и жалко? А у самой деньги-то на бриллиантики откуда? Но сил у меня не было даже открыть рот.

А тут и вторая дама подоспела. В одной руке ридикюль, в другой – мешочек на веревочке. Она куковать и прыгать не стала. Она глянула на браслеты быстро, а на меня – медленно. Сверху вниз. Прощупала и оценила каждую тряпочку. Я почти видела, как в голове у нее крутятся рычаги, как у кассового аппарата. Щелкают в черепе счеты. И отложила ридикюль. Браслеты даже не померяла. Кивнула только. Развязала мешочек.

– Вот. На.

Подала мне сверток. Никогда еще я не видела деньги, завернутыми в пованивавшую газету. Увесистый сверточек. Свобода.

А меня уже напутствовали:

– Пошла отсюда вон.

Я не успела удивиться такой внезапной нелюбезности, как моя приятельница Мавра железной рукой выкинула меня из квартиры. Хлопнула дверь.

Мне захотелось увидеть деньги. Я еще развертывала газету. Но уже все поняла. По тому, как слой бумаги стал тоньше, маслянистее. Поняла. Но не хотела верить – в Париж хотела. Отогнула край. На меня глянул рыбий глаз. Селедка. Два браслета. Две селедки.

Я положила рыбу на пол. Постучала в дверь. Потом ногой.

Распахнулась.

– Пошла вон, швабра, – повторила дама. – А то в ЧК сдам.

Догадка озарила меня как молния. Костюм барышни-крестьянки. Это он. Он меня подвел! Конечно же. Ай да московские барыни! Мне было жаль браслетов. Хорошие камни, хорошая работа. Прощай, Берлин и Париж. Но все-таки это было смешно. Я прислонилась к двери и захохотала.

По крайней мере, один практический урок я из этого знакомства извлекла. Нет, не то, что судят по одежке, – это я и так знала. И нет, не то, что семья – это ад, – слишком старо. Уплотнение. Вот это ново. Вот это мне действительно не понравилось. Что ж, можно счесть это своевременным предупреждением, которое стоило своей цены: двух бриллиантовых браслетов. Мне пришла в голову идея, прямо там на площадке я вспомнила одиннадцать приятных мне людей, в которых могла быть уверена настолько, насколько один человек может быть вообще уверен в другом. Решила заняться этим планом сразу по возвращении домой. Мой дом – моя крепость. Ее пора оборонять. Я была готова.

Потом заглянула вниз на лестницу, не идет ли кто. И все-таки сходила в туалет.

Летчик выкурил еще одну папиросу. Над взлетной полосой дрожал воздух. Грелись деревянные стрекозы с пропеллерами. Ветерок лениво пытался поставить горизонтально полосатый колпак, да всё бросал, и тот хлопал по шесту. Зайцев, прищурившись, посмотрел на каленое небо. На сочную темную зелень. Не видно было ни крестьянской лошадки в телеге. Ни арбы с волами. Ни просто мужика в сапогах и с мешком. Короче, свекра. У ног троих лежал мохнатый поросенок. Никто его не встречал.

– Да, Нефедов, пиджак здесь точно не нужен… Что ж, товарищ авиатор, свекра-то этого вашего…

– Не моего, а Серегиного.

– До второго пришествия Серегиного свекра теперь ждать?

– Никак нет, – доложил летчик. Затушил сигарету об каблук. – Ждать мне никак нельзя. Приказ сразу обратно.

– Эй!

Но летчик уже полез в свою машину.

– А с ним что делать?! – заорал Зайцев, не ожидавший такого коварства.

– Ветчину! – крикнул, надвигая очки, летчик.

– Жалко, – сказал Нефедов. – Симпатичный.

Зайцев метнул на него негодующий взгляд.

Поросенок наслаждался солнечным теплом на своей шкуре. Ресницы его казались золотыми. Нефедов сел на корточки, почесал ему уши.

– Хороший, – приговаривал он. – Хороший.

– Ты, Нефедов, поосторожнее.

Рука остановилась.

– Сперва ты с ним курортную дружбу заведешь, а потом всю оставшуюся жизнь колбасу и свиные отбивные есть не сможешь. Не говоря о ветчине.

Рука снова взялась за твердые треугольники:

– Я их и так не ем. Зарплата не та.

Чихнул мотор. Брызнул русалочий смех. Зайцев и Нефедов обернулись. Открытое авто. «Курортники». Две красавицы показывали недавно завитые головы и золотистые плечи: одна с переднего сиденья, другая – с заднего. За рулем полнолицый лысеющий господин, которого Зайцев тотчас отнес к административному племени, определил на глаз положение в пищевой цепочке начальников и подчиненных.

Полнолицый погудел в рожок. Зайцев и Нефедов не шевельнулись. Зайцев отметил красные влажные губы, веселый взгляд жуира: «Наверняка ящик с вином в авто, у нимфы под задницей». Тот приподнялся, как жокей на стременах, показал отлично скроенный шелковый костюм. Погудел уже стоя. Захохотал: