Я взглянула на сороку, которая выщипывала поролон из седла велосипеда. Мимо проехала машина, из окна неслась песня Адель – To Make You Feel My Love. Так все и было, клянусь. А песню эту написал Дилан, Боб Дилан, старый певец, в честь которого и назвали моего Дилана.

16 июля, четверг, 14:22

Фил ушел домой так же неожиданно, как и пришел: нырнув под развешенные после купания полотенца. Глупо, что я не расспросила его побольше о Донни. Но нам слишком славно беседовалось о других вещах. Вокруг никого еще не было. Ни Донни, ни Бейтела, ни Дилана. Возможно, они занимались чем-то, что считали неподходящим для девочек. Вроде спуска на каяке по бурному потоку. Шопенгауэр сказал: «Человек может быть всецело самим собою, лишь пока он один; кто не любит одиночества – тот не любит свободы, ибо лишь в одиночестве можно быть свободным».

Дай пять.

Не понимаю, почему люди так любят жить скученно. А если они живут не скученно, то ищут случая скучиться: в выходные, в отпуске. Они не ищут одиночества, они ищут толпу: в День короля, на художественной ярмарке, в парках с аттракционами, в морском купании на Новый год, они обожают четырехдневные пешие марши[16], Неймегенский четырехдневный марш, шестидневный пляжный поход, блин, Дрентский пятидневный велопробег. И на всех участниках футболки и кепки с рекламой банков и страховых компаний, и эти футболки с кепками они сами покупают, платят за них деньги! Хотя надо бы наоборот – чтобы им платили, ведь они рекламируют эти банки! Но эти участники – такие придурки, что им до такого не додуматься. А придурок, расхаживающий в футболке с твоим логотипом, – это, конечно, не лучшая реклама. Да, ведь есть еще дэнс-фестивали, где музыка играет так громко, что ты вынужден кричать, как идиот, когда хочешь сказать кому-нибудь ласковые слова. И от крика физиономия у тебя страшно напрягается и краснеет, так что кажется, будто ты злишься. А услышать, что ты там говоришь, все равно невозможно, так что окружающие видят только твою кривую морду и им хочется по ней съездить. По-моему, на танцах вообще невозможно завести знакомство.

Я читала, что в Нидерландах на одном квадратном километре проживает четыреста человек. Так сколько же метров приходится на одного человека? В арифметике я не сильна. Но немножко прикинуть не помешает.

Четыреста человек на квадратный километр – это значит, что на человека приходится 1/400 квадратного километра. Молодец, Салли Мо. Но сколько это квадратных метров? Какая примерно часть футбольного поля (чтобы лучше себе представить)? Начнем с того, что один квадратный километр равен миллиону квадратных метров. Сразу возникают сомнения: неужели так много? Да-да, так много. И тогда получается, что на одного жителя Нидерландов приходится 2 500 квадратных метров земли. Половина футбольного поля.

Мы с мамой живем вполне просторно. Возможно, все потому, что папа регулярно платит алименты. Но мы с мамой живем на площади в одну четверть от этой половины футбольного поля, да еще и вдвоем. Значит, каждая из нас живет на одной шестнадцатой. А что там с людьми в городских многоэтажках? Если у тебя квартира в восемьдесят квадратных метров, а дом десятиэтажный, ты занимаешь в среднем восемь квадратных метров земли, но в одной квартире часто живет по два человека или больше. До сих пор я учитывала только людей, живущих на суше, а ведь уйма народу обитает в жилых баржах на воде.

Сосчитав, я поняла, что в Нидерландах хватит места для населения в восемь раз большего, чем теперь. Для 136 миллионов. И у всех будет такой же дом и сад, как у нас. И все будут жить по одному. Вычтем сколько-то квадратных метров, требующихся под поля для гольфа, леса, вересковые пустоши. И еще людей нельзя селить слишком близко от ветряных мельниц и атомных электростанций. Значит, для 130 миллионов! Но люди не хотят жить по одному, они съезжаются вместе, так что в эти квартиры поместится еще столько же жителей: итого для 260 миллионов! А эти нахалы говорят, что Нидерланды перенаселены! Во время четырехдневного велопробега в Дренте остальные одиннадцать провинций вообще пустеют.

Можно сколько угодно размышлять, когда нечего делать. А писать о том, о чем думаешь, намного приятнее, чем о том, что с тобой происходит. Мыслям можно задать направление, а событиям – нет. Вообще-то, мысли тоже порой не слушаются – когда какие-нибудь типчики вроде Дилана без конца то запрыгивают тебе в голову, то из нее выпрыгивают. Так вот, когда он ненадолго выпрыгнул, я сосчитала, что Нидерланды запросто могут принять 243 миллиона беженцев и что все они при этом будут жить в классных домиках с садом.

И им совершенно не надо будет интегрироваться! В смысле, беженцам. Я совершенно точно знаю, что интеграция – плохая затея. Знаю с тех пор, как меня саму заставили интегрироваться. Это же так невежливо: тебе дико хреново в твоей собственной стране, так что добро пожаловать в мою страну. Но сначала соизволь стать точно таким же, как я. И соизволь называть своих детей Герт, Марин и Дональд[17]. Донни. Ни в какие ворота! Когда ты приглашаешь людей к себе в гости, а они вегетарианцы, ты же ведь не ставишь перед ними бифштексы с эскалопами?

От интеграции человек шизеет, мне кажется. Особенно когда это приходится делать во второй раз. В смысле, все свое детство человек только и делает, что интегрируется: ты заброшен в эту жизнь, и тебя с ходу начинают учить приспосабливаться к другим, вести себя как другие, думать как другие, и, если это получается и у тебя не остается собственных мыслей, тебе разрешают открыть рот. А если это не получается и у тебя остаются собственные мысли, и правительство боится этих мыслей и хочет посадить тебя в тюрьму или в психушку, и ты бежишь в другую страну… то тут тебе снова велят интегрироваться. Во второй раз. Как будто ты снова родишься на свет, но только рядом нет никого, кто тебя любит.

Если климат и правда изменяется, и Нидерланды превратятся в пустыню, и здесь не будет расти больше ни один корешок, и мне придется жить на чердаке, потому что все остальное в доме дедушки Давида занесло песком, а из крана не будет течь вода, и ветряные мельницы не будут вращаться, и море превратится в пластиковый суп, а мои дети будут лежать и стонать от голода, останусь ли я тогда жить в Нидерландах? Если меня едва не убьет полицейский, когда я вместе с другими женщинами пойду штурмовать банки, потому что там, на верхнем этаже, еще есть вода, еда, икра и шампанское? Нет, я посажу всех своих детей в кузов моего грузового велосипеда, и спустя несколько месяцев мы доберемся до какой-нибудь страны, где достаточно еды и воды. Из-за изменения климата тамошняя пустыня превратилась в плодородную землю, и люди там милейшие и готовы пустить нас к себе жить. Но я должна интегрироваться, должна освоить язык и изучить историю этой страны. И мои дочери, выходя на улицу, должны надевать платья до пят и прикрывать все лицо, кроме глаз. И мне будет запрещено голосовать.