«Однако», – подумал я и отложил газету.

Появилась графиня. Как всегда властно, она предложила продолжить работу. Боль утихла, и вместе с болью выскочила из головы заметка о выставке. Наверное, так бы никогда о ней и не вспомнил, если бы через несколько дней не приехал Боббер.

Он появился ранним утром в окружении телохранителей, довольный, но чем-то слегка озабоченный.

– Знаешь, – сказал мой бывший участковый, – жил такой деятель – Фегеляйн.

Я кивнул.

– Недавно он бросил коньки, и тут выяснилось, что тетради, конфискованные гестапо у твоей мамы, хранились у него. Я слышал, семья не прочь их продать. Мне кажется, тебе надо ехать.

Почти год работали мы над исследованием. Узнав о тетрадях, я стал просить графиню отпустить меня в путь.

– А как же книга? – возмутилась она. – Кто будет заканчивать? Один ты не справишься.

– Графиня, я же еду за рукописями Крюкова. Эти тетради так важны! Вы сами всегда говорили. Если бы дать фотокопии в публикацию, да вместе с образцами крюковского почерка, а вдруг они реально походят на начало «Тихого Дона»… Да Шолохов будет срезан начисто! Крюкова восстановим твердо!

От нашего шума проснулся Лучников, дрыхнувший на втором этаже. Поспешно вскочил бедолага с кровати и, забыв, что перед ним высокая лестница, побежал на звуки скандала. То ли не совсем проснулся, то ли был с похмелья, но рухнул и покатился по ступеням. Чуть не разбился насмерть. Сломал ногу. Боббер помчал его в больницу, а я пошел собирать чемодан.

В готенбургском аэропорту продавался свеженапечатанный двухтомник «Тихого Дона». Поразительно, кто бы мог подумать, что гласность на Дону зайдет так далеко. На титульном листе стоял логотип издательства Боббера «Царь Мент». Серия – «Легенды и мифы современности». Двухтомник был издан в целом неплохо, если не считать обложки. Целлофанированный переплет украшали отвратительные аляповатые рисунки. На первом томе похабно улыбающийся Гришка Мелехов приставал к Аксинье; на втором, он же, в фуражке на затылке, со страшной рожей истово рубил разбегающуюся матросню.

– Почему такие гадкие обложки? – спросил я у приехавшего провожать Боббера.

– Не знаю, это Витек решает. Мне не разобраться. Продаются хорошо, и ладно. Отличный бизнес – издательство. Я доволен.

– Понятно. Слышал, ты и газету покупать собираешься?

– Купил уже, но здесь другое. Прибыли там нет… Пока. Но политика, брат. Влиять будем. Время вылета приближалось.

– Береги графиню. Скоро будешь издавать нашу книгу. Сенсация!

– Ждем не дождемся…

– Пора! Махнув рукой, я зашагал к паспортному контролю.

Откуда взялась эта мода у высших партийных руководителей Рейха покупать себе дома в Англии? Мне непонятно. Зачем вкладывать деньги в недвижимость на территории потенциального противника? Покупать начал Геринг и его ребята из Люфтваффе. Это еще можно объяснить. Во-первых, они считали себя реформаторами, во-вторых, видимо, компенсировали комплекс неполноценности: победить англичан в воздухе им ведь оказалось не под силу. Когда же после геринговской оттепели власть перешла к старым кадрам из СС (Шпеер всегда смотрел в рот Гиммлеру), англомания, по логике вещей, должна была прекратиться. Она и прекратилась – на словах. На деле капиталы с удвоенной силой потекли в Туманный Альбион. Лучшие лондонские особняки выкупались партийными и эсэсовскими функционерами. Особенно отличился Мюллер, бывший шеф берлинского гестапо, а после войны бургомистр Берлина: купил молодой жене дворец в центре Лондона за баснословную даже для него сумму.

Поместье «Лестригон», на мой взгляд, явно не входило в число самых привлекательных объектов британской недвижимости. Мрачноватый замок расположился на юго-западе острова, в графстве Девоншир.

Захолустная станция. Я вышел из вагона. За низким белым забором – стоянка такси. Милое деревенское местечко. Таксист, нескладный малый с угловатыми чертами лица, открыл дверь, и через несколько минут мы быстро катили по широкой асфальтовой дороге. По обе стороны поднимались вечнозеленые склоны пастбищ, домики с остроконечными крышами выглядывали из-за деревьев. Но впереди, за пределами этого мирного, залитого солнцем края, темнея на горизонте вечернего неба, вырисовывалась сумрачная линия торфяных болот, прерываемая вершинами зловещих холмов.

Дорога становилась все запущеннее и мрачнее. Время от времени я видел обнесенные каменными оградами коттеджи, скупые очертания которых не были скрашены даже плющом. А потом передо мной открылась похожая на глубокую чашу долина с чахлыми дубами и соснами, искореженными и погнутыми ветром, бушующим здесь испокон веков. Над деревьями поднимались две высокие, узкие башни. Таксист указал на них.

– «Лестригон», сэр. Через несколько минут мы подъехали к узорным чугунным воротам с двумя обветшалыми колоннами, которые увенчивались адамовыми головами – мрачными символами СС. Я выбрался из машины и, пройдя мимо каменного домика привратника, оказался в саду. Два ряда высоких старых деревьев шли вдоль дороги; их ветви смыкались сумрачным сводом у меня над головой. Шум отъезжающего такси потонул в шорохе листьев. Я нервничал, глядя в длинный темный прогал аллеи, в конце которого вырисовывались призрачные очертания дома. Обойдя широкий газон, я приблизился к массивному фасаду. Все было увито плющом. Сквозь окна с множеством переплетов на траву лился неяркий свет.

– Вы к кому? – здоровенного роста бабища вышла из-за кустов.

– По поводу архива господина Фегеляйна, из издательства, – на ходу сочинил я.

– Что это все как с цепи сорвались, – пробурчала великанша и пригласила в дом.

Высокий потолок с массивными стропилами из потемневшего от времени дуба. В старинном камине с чугунной решеткой для дров потрескивали и шипели поленья. Узкое окно, очевидно, с цветными стеклами, оленьи головы и красные знамена со свастикой смутно виднелись в неярком свете люстры. Тяжелое впечатление лишь усугубилось, когда мы прошли в столовую. Она поразила меня сумрачным видом. Это была длинная комната с помостом для хозяйского стола, отделенным ступенькой от той части, где полагалось сидеть лицам низшего звания. В дальнем конце находились хоры для менестрелей. Пылающие факелы нисколько не смягчали гнетущую обстановку.

За столом сидели двое. Старуха, одетая в черное, и юнец, жадно уплетавший огромный кусок мяса с кровью. По стенам были развешаны темные портреты героев Рейха – от Зигфрида до наших дней. Под столом развалилась огромная собака. Она с громким хрустом глодала кость, размеры которой пугали и наводили на тревожные мысли.

В дальнем конце комнаты послышалось пыхтение. Что-то знакомое ворочалось в темноте.

– Вильгельм?

Я пригляделся.

– Умберто! Мать твою! Какими судьбами? Вот радость, дорогой ты мой человек!

Мы обнялись.