- Пойдем ко мне!

- Нет, сладенький, хорошенького понемножку… Он проснется и будет сердиться…

- Не проснется - он у тебя пить не умеет!

- Не будем рисковать. Ты же не хочешь, чтобы я осталась без работы?

- А завтра?

- До завтра дожить надо. Иди баиньки!

Во тьме проскворчал долгий прощальный поцелуй, и щелкнула дверь. Потом из ванной донесся шелест душа. Я сжал кулаки и затаился в широкой молодо-женской кровати, как в засаде. Но, выключив воду и пошуршав одеждой, Катька тихонько вышла из номера.

Вот шалава!

Спать уже не хотелось, а хотелось расправы, но унизиться до того, чтобы бегать искать ее по чужим койкам, а потом пинками гнать неверную секретаршу на глазах у всех в номер для молодоженов, я не мог. Гордость, не позволяла… Чтобы как-то отвлечься, я включил ночник, сжевал таблетку аспирина, запив ее четырьмя стаканами воды, и, дожидаясь Катькиного возвращения, стал на бумажке прикидывать, кому и сколько придется заплатить, чтобы уж точно попасть в Ле Бурже. Список был составлен, а Катька все не возвращалась. И я предался невеселым воспоминаниям.

В первый раз моя всеотзывчивая помощница попалась с Толиком. Через полгода после того, как она разгромила кадры турецкого МИДа и пришла в «Аэрофонд», ко мне на прием по какой-то укоренившейся, видимо, еще с парткомовских времен привычке заявилась жена моего телохранителя. Она жаловалась, что Толик, отец троих детей, совсем отбился от семьи. При выяснении подробностей обнаружилось, что отбился мой телохранитель скорее все-таки не от семьи (зарплату он продолжал отдавать и уроки у детей проверял), а от брачного ложа.

- У него появилась другая женщина! - плача, доложила несчастная супруга.

- Откуда вы знаете?

(Я подумал, что, если бы у Толика появился мужчина, было бы гораздо хуже!)

- Подслушала… по телефону. По параллельной трубке.

- Здорово! - Я был искренне удивлен тем, что бывшие сотрудники «девятки» попадаются так же банально, как и обыкновенные мужики. - Он ее как-нибудь называл? По имени или еще как-нибудь?

- Нет.

- А она его?

- Сла-а-денький, - зарыдала женщина.

- Ясно. Идите домой. Растите детей. Больше это не повторится. И рекомендую вам прочитать книжку «Постельные принадлежности. Брак и гармония». Она сейчас везде продается…

Мне надо было сообразить еще тогда, после пикника в лесу. Я сам, идиот, попросил телохранителя показать свое мастерство - и он всадил из пистолета в дерево четыре пули - одна в одну. Катька хлопала в ладоши, и на ее лице появилось выражение хищного восторга. У нее всегда появлялось такое выражение, если ей кто-нибудь нравился. А как у них потом сладилось, догадаться несложно: машина всегда заезжала сначала за телохранителем, а потом за Катькой, если она ночевала дома, а не у меня… Толик поднимался к ней, а шофер ждал и потом врал мне, что попал в пробку. Обслуга всегда договорится, чтобы напакостить хозяину. Шофера я выгнал. А Толику ничего специально говорить не стал - просто через несколько дней, когда он делал мне в сауне массаж, я пошутил в том смысле, что нанимал его телохранителем, а не телорасхитителем…

- Я уволен? - хмуро спросил он.

- Ну почему же? Наоборот, считай, что мы теперь с тобой родственники. Но больше этого делать не надо. Никогда.

- Понял.

- А теперь еще раз правую лопаточку! Что-то ломит…

Катерину же я вызвал в кабинет якобы для устного перевода и, когда она опустилась на колени, впервые дал ей пощечину. С оттяжкой!

- Это что-то новенькое? - удивилась она и побледнела.

- Догадалась, за что?

- За что?

- Если не отстанешь от охранника…

- Выгонишь?

- Убью.

- А-а… Прости, Зайчуган, я больше так не буду!

Я простил. Если бы мне стало известно, что она и Толика тоже называет «зайчутаном», я выгнал бы ее уже тогда - и не было бы ни взорвавшихся МИГов, ни всего остального. Впрочем, женщину, в кулаке у которой зажата твоя игла, выгнать не так-то просто!

…Услышав, как снова открывается дверь номера, я еле успел выключить свет и затаиться в своей двуспальной арабской засаде.

В прихожей блудливо завозились.

- Ты мне делаешь больно! - вскрикнула Катька.

- А ты не уходи! - Я узнал голос Базлакова.- Мне понравилось.

- Неужели?

- А я тебе понравился?

- Безумно! А правда, что ты называл меня ведьмой?

- А ты и есть ведьма. Давай вернемся!

- Нет, скажи, вы в самом деле из-за меня столкнулись?

- А из-за кого же? Если бы ты на меня так перед вылетом не смотрела, неужели я бы на вводе в петлю стал обороты сбрасывать?! Я же думал, ты с Витькой…

- Бедненький…

- Пошли!

- А вот этого не надо! Не надо, говорю! Отпусти… Он проснется…

- Ну и хрен с ним! Я ему по рогам настучу!

- Ага, а зарплату потом ты мне будешь платить?

- А сколько он тебе платит?

- Сладенький, если я скажу, ты не переживешь…

- Ну хорошо… А завтра?

- До завтра дожить нужно. Иди баиньки! Утро вечера мудренее.

Послышался шум борьбы и щелчок дверного замка. Затем снова - шелест душа и тихие влажные шаги по ковру.

- Зайчуган, ты спишь? Зайчуга-ан!

Я повернулся и показательно продрал глаза. Обнаженная Катька стояла надо мной, как мраморная богиня в ночном зале музея. И лишь темные пятна сосков да черный, идеально равнобедренный треугольничек нарушали эту ночную мраморность. Правда, я читал, что дотошные греки раскрашивали своих афродит самым достоверным образом там, где положено.

- Я-то сплю, а вот ты где шляешься?

- Я ребят успокаивала, - чистосердечно призналась она. - Им так сейчас тяжело!

- Успокоила?

- Кажется, да…

- Ну что там? Обломками никого не задело?

- Нет, в поле упали. Одного велосипедиста взрывной волной сдуло. Подал в суд за поломку велосипеда…

- Переживем! Что еще?

- Ничего.

- А Перов не застрелился, пока. я спал?

- Нет, просто очень сильно напился…

- А что там твой атташонок?

- Почему это мой? - искренне возмутилась Катька.

- Ладно. Как там мой атташонок?

- Папуле звонил… Плакал в трубку. Все на тебя валил…

- Сволочь! - Я повернулся к стене и сделал вид, будто возвращаюсь к прерванному сну.