– Бабушка говорит, что он, несомненно, богат, – сказал Алистер, пытаясь линейной пододвинуть к себе „Детскую энциклопедию динозавров", которая лежала от него чуть дальше, чем на вытянутую руку.

– Хотелось бы, чтобы и мы были богатыми, – мрачно заметила Гарриет.

Алистер раскрыл энциклопедию. На первой иллюстрации был изображен диплодокус, стоящий в озере. Сэм подрисовал ему красным фломастером очки и бантик на хвосте.

– Я думаю, что это все из-за спада деловой активности. Бизнес вроде нашего неизбежно должен пострадать в первую очередь.

– Почему ты так говоришь?

– Как тан говорю?

– Все эти научности.

Алистер ответил, вернувшись в прежнюю позу в кресле и собираясь читать о размерах мозга диплодокуса:

– Я просто стараюсь аккуратно и правильно использовать английский язык.

Гарриет слезла с подоконника. Она решила поменять свои черные колготки на другие того же цвета. Переступив через вытянутые ноги брата, она с расстановкой сказала:

– Даже если этот испанец и окажется несносным, до тебя ему в этом отношении все равно будет далеко.

Алистер вздохнул. Диплодокус был неразвитым травоядным и, похоже, вполне заслужил свое неизбежное вымирание. Гарриет пересекла детскую комнату, открыла дверь и вышла, громко хлопнув ею.

– Я жду этого с нетерпением, – сказал Луис.

– Тебе не кажется, что все получается как-то чересчур официально?

– Нет, – ответил он, – мне это кажется интересным. Ты же, в конце концов, знакома с моими сыном и сестрой.

Фрэнсис взглянула на Луиса. Он полулежал в кресле рядом с ней, очень спокойный, умиротворенно поглядывая на проносившиеся за окном машины, зеленые просторы Уилтшира и Эйвона. Перед выездом она предложила ему сесть за руль, но он пожал плечами и отказался, заявив, что на этот раз хочет побыть пассажиром.

– Я не думаю, что понравилась твоей сестре. Он сделал неопределенный жест рукой.

– Дай ей время. Она привыкла к моему холостяцкому образу жизни. Боюсь, в Испании найдется еще немало людей, полагающих, что свобода для мужчины и женщины – понятия совершенно разные. И вообще она ведь… – он на секунду замолчал. – По-моему, она была удивлена, что ты – англичанка, что мой выбор пал на иностранку.

– Мне кажется, она была недовольна твоим выбором, – заметила Фрэнсис, переключая скорость перед съездом с шоссе.

– Нет, – ответил Луис, – вовсе нет. Она современная женщина, врач. Ты сама ее видела. Просто она немного сдержанна в начале знакомства.

„Более чем сдержанна", – подумала Фрэнсис. Она вспомнила обед в их квартире в Севилье: темную мебель, накрытый со старомодной церемониальностью стол, саму Ану де Мена в ее смелой, тщательно подогнанной, типично испанской одежде; ее тихого мужа-профессора с длинным и мрачным лицом, как у великомученика. Луис сказал, что у них нет детей, так как Ана решила полностью посвятить себя работе. С их скудным английским и ее слабым испанским они еле-еле высидели тот вечер. Не было никаких шуток. На этот раз даже Луис не был склонен шутить. Но, когда, выйдя от супругов де Мена, они оказались на улице, он обнял ее и почти страстно поцеловал. И очень ее этим удивил, так как никогда раньше он не выказывал на людях своего к ней отношения.

– Она расскажет обо мне твоей матери и матери Хосе?

– Нет, – ответил Луис, – еще с детства мы с Аной привыкли не говорить матери того, о чем можно умолчать. Кроме того, Ана не любит мать Хосе.

У Фрэнсис немного отлегло от сердца.

– А почему не любит?

– Потому что та все время твердит про феминизм, но сама палец о палец не ударит, чтобы попробовать зарабатывать себе на жизнь.

– Ах вот что, – проговорила Фрэнсис, подумав о Барбаре. – А почему у твоей сестры нет детей?

– Ана отказалась от детей ради своего дела – медицины. Она считает, что в этом ее предназначение.

Фрэнсис хотела было спросить: „Ты считаешь, она права?", – но воздержалась. Какой смысл спрашивать, если она заранее знала, что он ответит: „Ана была воспитана нашей матерью. Она узнала об опасностях материнства из первых рук".

Когда Луис сказал это в первый раз, Фрэнсис была не на шутку разозлена, между ними даже возник их первый спор. Заявление Луиса всколыхнуло ее чувства.

– Ты просто не знаешь, о чем говоришь! Ты не можешь судить о всех матерях мира только по тому, что не любишь свою собственную мать и больше не любишь мать Хосе. Ты ничего об этом не знаешь!

– Знаю, и достаточно, – парировал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, – сказал он, схватив ее за запястье, – я имею в виду, что, становясь матерями, все женщины меняются. Они перестают быть самими собой, перестают мыслить свободно и независимо. Их волнует одна-единственная мысль – о детях. Они становятся одержимыми…

– Совершеннейшая чушь! Я никогда еще не слышала ничего подобного! Возьми Лиззи…

– Лиззи?

– Да, мою сестру, близняшку. У нее четверо детей, и они не извратили ее жизнь…

– Я не употреблял слово „извратить".

– Ты подразумевал это.

– Я хотел бы познакомиться с Лиззи. Мне хотелось бы узнать твою сестру.

„О, эта любовь, – подумала тогда Фрэнсис, – эта любовь, заставляющая обожать человека, с которым у тебя обнаруживаются такие различия, равно как и совпадения во взглядах. И с которым могут возникать такие моменты единения. Временами это убивает, но в большинстве своем волнует и возбуждает, дает тебе жизненную энергию. И ты чувствуешь себя, словно дом, некогда запертый и унылый, а ныне распахнувший все свои окна и двери навстречу солнцу".

– Ты сможешь познакомиться с ней, – медленно проговорила Фрэнсис. – Я познакомлю вас, но лишь при условии, что ты будешь помнить, как я люблю ее.

– Я никогда бы не забыл этого.

„Теперь это так легко – любить всех, – размышляла Фрэнсис, сжимая руль, – легко и просто". Она ощущала себя переполненной любовью, как будто вдруг натолкнулась на неограниченный источник ее запасов. Она купалась в любви, могла бросать ее полными пригоршнями, как конфетти на свадьбе, одаривая всех. Уже четыре месяца она с Луисом, и до сих пор ее охватывает ощущение немыслимого счастья. Хотя бы уже оттого, что сейчас он находится здесь, рядом, в машине, и только ради нее и для нее.

– Осталось всего три мили, – сказала она.

Луис повернулся и посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом. Затем протянул руну и легко коснулся ее щеки.

– Моя Фрэнсис, – проговорил он.

Лиззи предполагала, что Луис будет смуглым и довольно плотным, не таким высоким и романтически выглядящим, как Роберт, и, конечно, весьма зрелого возраста. И все ее ожидания, как она отметила не без удовольствия, оправдались. Но чего она не могла предположить, так это того, что он окажется таким привлекательным мужчиной. Что касается Луиса, то он знал, что Лиззи будет очень похожей на Фрэнсис. Убедившись в этом, он в то же время с удивлением отметил, насколько невероятным было то, что при таком физическом сходстве в Лиззи, собственно, не было ничего от Фрэнсис. Улыбаясь Лиззи, он подумал, что ему едва ли пришла бы мысль лечь с такой женщиной в постель.