— Да не перед нами, мать твою! — с досадой прервал его Коржаков. — Перед парнем извинись!

Матрешин совсем растерялся. Дрожащей рукой он вытащил из кармана носовой платок и промокнул пот со лба.

— Я... собственно, так и думал, только не успел, — сбивчиво забормотал он. — Я просто хотел по порядку, чтобы уж, так сказать, для субординации... От всей налоговой полиции и от себя лично я приношу вам извинения, Андрей... извините, забыл ваше отчество... да неважно, вы же еще молодой человек. Андрей, можно по-простому? Ничего подобного никогда не повторится, можешь быть уверен!.. Виновные в этом инциденте будут строго наказаны. Надеюсь на дальнейшее сотрудничество... — Он протянул мне руку через стол, и я ее пожал. Он с облегчением перевел дыхание.

— А ты что молчишь? — обратился Коржаков к Лихачеву. — Ты у нас главный кашевар.

Генерал поджал губы и откинулся на стуле.

— А за что я должен извиняться? За то, что пытался преступника поймать? За то, что в закон верил? Думал, он у нас один для всех?

— Если бы закон был один для всех, — жестко парировал Калошин, — вы бы сейчас не здесь сидели, а совсем в другом месте. Так что обойдемся без демагогии. Вы не желаете извиняться? Я правильно понял?

Тон и выражение лица у него были такими, что генерал не отважился продолжать сопротивление. Однако, отступив, он не капитулировал безоговорочно. Он состроил скорбную гримасу.

— Простите, Андрей Дмитриевич! — с театральной проникновенностью заговорил он. — Простите, пожалуйста, что конфисковал у вас незаконно нажитые средства и заставил вас прятаться от правосудия. Постараюсь впредь вас не беспокоить, не причинять вам неудобств. Делайте, что хотите, на вас закон не распространяется. Извините!

И в шутовском поклоне он склонился до самого стола.

— Гляди лоб не разбей, — с неудовольствием заметил Коржаков. — А то тоже в бинтах ходить будешь. Кстати, ты ведь там был? — вспомнил он.

— Где? — испуганно спросил Матрешин. — Он нигде не был. Со мной сюда приехал.

— На корабле! Когда Борис Николаевич в Уральск прилетал?

— Был, — подтвердил генерал, стараясь угадать, куда тот клонит.

— Был, а не прыгнул! Почему женщину не спас?

— Я... мне как-то в голову не пришло...

— Другим, значит, голова твоя была занята, — заключил Коржаков. — Эх, вижу я, ничего ты так и не понял! Правильно мне на днях один беглый монах толковал, что русского человека надо на кол посадить, только тогда до него и дойдет. А по-хорошему он не уважает.

Это была крайне вольная интерпретация моих слов, но я был слишком счастлив, чтобы протестовать.

— Он поймет, — неуклюже попробовал вступиться за подчиненного Матрешин. — Я потом ему сам объясню...

— Ты лучше мне объясни, — усмехнулся Коржаков.

— Что объяснять? — преданно посмотрел ему в глаза Матрешин. — Вы и так все знаете.

— Объясни, как мы с Храповицким поступим?

Матрешин так и подскочил.

— Так мы же вроде по нему все решили?!

Коржаков покачал головой, будто считал его случай безнадежным.

— Это ты решил, — возразил он, — а я еще ничего не решал...

* * *

— Он тоже кого-нибудь спас? — едко поинтересовался Калошин как бы вскользь.

Коржаков пропустил его реплику мимо ушей.

— Был у меня на той неделе Березовский Борис Абрамович, — принялся рассказывать он. — Прибежал, весь на нервах, спокойно говорить не может. Караул! Заговор!

— Опять Лужков? — понимающе улыбнулся Калошин.

— А вот и не Лужков! — возразил Коржаков серьезно. — Лужков, Юрий Мефодиевич, это политика, я в нее не лезу, не моего ума дело. Тут чистая уголовщина. По словам Бориса Абрамовича, некто вам всем хорошо известный скупает нашу российскую нефть: месторождения и добывающие компании. Хапает повсюду, где плохо лежит, либо у государства за бесценок забирает, либо силой отнимает у законных владельцев — есть у него нужные связи. Иные сделки Борис Абрамович мне по полочкам разложил, с подробностями, и обещал документы прислать. Мое мнение насчет природных ресурсов всем известно, я его не раз высказывал: нефть нельзя бесконтрольно в частные руки отдавать. Это — не просто черное золото; это — наше национальное достояние, главный источник существования. Без нее стране каюк! Так вот ладно бы еще этот ушлый коммерсант собирался в нефтяное хозяйство дополнительные деньги вкладывать: новое оборудование, допустим, ставить, месторождения разведывать, — не тут-то было! Он вовсю ведет переговоры с рядом крупных западных корпораций, чтобы, значит, туда все скинуть по мировым рыночным ценам. Проще говоря, нас на корню покупают и в вечное рабство продают. А хуже всего, что помогают ему коррумпированные чиновники, заметьте, самого высокого уровня. Знаете, как это называется? Измена Родине! За такое надо расстреливать.

Коржаков замолчал, и повисла тяжелая долгая пауза, даже мне сделалось не по себе. Вероятно, со времен монгольского ига в каждом русском человеке обитает животный страх, что однажды, в разгар питья и веселья, на него нападет страшный заграничный враг — из Китая или Америки, — завоюет и отнимет драгоценные природные богатства, которыми он, русский человек, впрочем, никогда и не пользовался.

Первым пришел в себя Калошин.

— И кто же такие замыслы выносит? — вымученно улыбнулся он.

Коржаков не стал ходить вокруг да около.

— Либерман! — ответил он. — Либерман.

Мне послышалось, что Матрешин тихонько охнул и втянул голову в плечи. Уголок глаза у Калошина непроизвольно дернулся.

— У Бориса Абрамовича с Либерманом старые счеты, — проронил Калошин. — То нефть делят, то заводы. Страна-то маленькая, а аппетиты у них большие. Олигархи дерутся, а у нас чубы трещат.

— Я тоже поначалу не слишком поверил, — признался Коржаков. — Уж больно удобно Борису Абрамовичу было бы основного конкурента нашими руками придушить. Хотя настроен он очень серьезно, целый доклад приготовил и наверх с ним рвется. К президенту...

— Что ж он со мной эту тему не обсудил? — в замешательстве проговорил Калошин.

— Есть, значит, у него основания, — с нажимом ответил Коржаков.

— Господи, какие же?

— Вы лучше у него сами спросите, — посоветовал Коржаков многозначительно.

— Так он еще не доложил? — с детской надеждой поинтересовался Матрешин.

— Не пустил я его, — вздохнул Коржаков. — Говорю, нельзя сейчас Бориса Николаевича волновать, беречь его нужно. Обожди, говорю, пару недель, я сам сначала разберусь. Убедил кое-как...

На лице Матрешина отразилось облегчение. Калошин, напротив, напрягся еще больше. Зато Лихачев при упоминании Либермана нисколько не испугался, даже сочувственно кивнул Коржакову, показывая, что разделяет и его взгляды, и его опасения.